в качестве уборщика, а в каком-то совсем ином и не вполне для себя уясненном, переступил заветный порог. Первый шаг по узкому, между двумя рядами шезлонгов, проходу он сделал в совершеннейшей темноте, но с каждым последующим в комнате заметно светлело, и к подиуму он приблизился залитый потоком электрического излучения.
Что надлежало делать дальше, оставалось для Степана Никитича полнейшей тайной. Престарелый галл, втянувший его таки в свою малопонятную затею, истаял, не оставив никаких инструкций.
Внутренний голос подсказывал хорошенько для начала рассмотреть гравюру.
Именитый Бодри в скуповатой гасконской манере дал жанровую для своего времени картинку.
Бескрайняя выжженная пустыня. Палящее низкое солнце. Изнемогающий от жажды и болезней пожилой анахорет взят в кольцо безжалостными берейторами папы Пия Восьмого. Тщетно пытается он спастись. Его страстная мольба не трогает сердца злодеев. Мерзавцы в прекрасно сшитых камзолах такого развлечения не упустят. Один из них, с лицом порочным и мелким, уже занес дубину и, откровенно позируя, готов обрушить ее на голову своего политического противника. Прощай, анахорет! Тебе не следовало странствовать по пустыне…
Переминаясь с ноги на ногу, Степан Никитич стоял над гравюрой и — странное дело! — его раздражение проходило, он начинал чувствовать себя много спокойнее и уверенней. Да, обстоятельства, окружавшие его, некоторым образом переменились, но все же он не был анахоретом, и враги не заносили над ним всесокрушающей дубины…
Теперь он должен был изучить картину.
Снявши бечевку, Степан Никитич развернул полотно Ахенбаха.
Две юные девы, обнаженные и чистотелые, вели к пруду немощного прозелита в истлевшем черном рубище. Завшивевший старец упирался, боясь воды и возможной простуды, но спутницы его были настроены решительно и, судя по всему, старому неряхе не суждено было избежать гигиенической процедуры…
Степан Никитич впервые за неделю улыбнулся. Он не был старцем и положил себе прожить еще порядочный кусок. Он обязательно примет перед сном душ и тщательно побреется.
Оставался переплетенный в сафьян том Бруно Бауэра. Степан Никитич опустился в один из шезлонгов, и книга сама раскрылась у него на коленях.
«Если вам чего-то очень уж хочется, — поучал мудрейший из схоластов, — сделайте это непременно и не сверяйте своих поступков с евангелиями. Не будьте дураком и ловите свой шанс!»
Теперь Брыляков-старший доподлинно знал, как ему поступить.
8
Бесспорный и уже единственный лидер большевиков, крупнейший авторитет, умевший мановением пальца поднять и повести разгоряченные, готовые на все массы, Орест Пахомыч Сувениров острейшим образом ощущал нехватку политической культуры, носителем которой всегда считался его недавний соперник.
Смешно сказать, но, добившись единоначалия, он просто не знал, чем заняться дальше. Располагая женщинами куда более привлекательными, он, к удивлению многих, не отверг лупоглазой серенькой Надежды Константиновны и анемично-болезненной Инессы Арманд, а, напротив, потеснил двух ближайших своих наложниц и приблизил бывших ленинских фавориток к себе вплотную.
Обыкновенно он лежал где-нибудь на кушетке, положив голову на колени Крупской, а ноги — на бедра Арманд. Надежда Константиновна, надев очки, искала у него в голове, Инесса, близоруко щурясь, накладывала педикюр.
— Расскажите мне о Ленине, — расслабленно просил Сувениров и закрывал глаза.
— А чего о нем рассказывать? — хрипло удивлялась Крупская, раздавливая что-то пальцами. — Нешто нет темы интереснее?
— Не говори так, Наденька, — мягко журил ее Орест Пахомыч. — Ленин был великий человек.
— Великий?! — каждый раз удивлялась вдова. — Вам виднее, сударь… что ж рассказать-то?
— Картавил он, — встревала Арманд. — Противно так — будто камешек в горле прокатывал.
Сувениров пробовал прокатать в горле камешек, радовался, если это получалось у него по-ленински. Чувствовал, что пригодится.
— В шахматишки любил перекинуться, «Аппассионату» велел трижды на дню прокручивать, кепку в руке мял, — вспоминала, наконец, Крупская.
Сувениров вынимал записную книжку, делал пометки, отдавал какие-то распоряжения Луначарскому. В тот же день в доме появлялись комплект шахмат, бетховенская пластинка, матерчатый головной убор с пупочкой и длинными козырьком.
— Еще, девочки, еще, милые! — ласково просил Сувениров.
— Прост был — о косяк чесался, мясо руками брал, сморкался в два пальца…
Орест Пахомыч записывал каждое слово.
— Брюки никогда не парил, пальцами в жилетке торкался — все кармашки изодрал, смеялся заразительно — мы потом кашляли…
— Так, — приговаривал Сувениров, — так…
— Кайзера страшно любил, — дополнила как-то Арманд. — Всегда норовил первым к ручке приложиться.
— Замечательно! — прямо-таки подскочил преемник. — А как целовал — взасос или просто прикладывался?
Дамы нахмурили узенькие лобики.
— Вроде бы, каждый пальчик в отдельности… а вот ладошку иногда зубами прихватывал. Вильгельму щекотно было, визжал прямо и Володьке пять марок давал, на пиво.
— Ах, вы мои душечки! — Сувениров вскакивал, подхватывал подруг по партии и, шуткуя, небольно сталкивал их лбами. — Вот помогли, так помогли!..
Вечером он натягивал поверх пурпурной кальсонной пары пурпурные же свитер и рейтузы, зычно кликал Халтурина, Бабушкина, еще кого-нибудь поздоровее и отправлялся по петербургским притонам вербовать новых сторонников.
Надежда Константиновна и Инесса перетряхивали перины, разводили огонь в плите, закалывали барана или умерщвляли поросенка, бегали в шинок за водкой и папиросами. Сувениров возвращался на рассвете и любил перед сном плотно поесть, много выпить и хорошо покурить.
Жили обыкновенно на конспиративных квартирах, выдавая себя то за бродячих итальянцев- шарманщиков, то за бригаду каландровщиков-надомников. Иногда, совсем уже оборвавшись, вынуждены были представляться послами кабардинского мурзы, прибывшими в северную столицу для подготовки визита верховного своего правителя. Но чаще деньги были. Партийная касса регулярно подпитывалась профессиональными экспроприаторами, и партия не жалела средств для своего любимца.
Партийным маклерам удалось снять дворец Белосельских-Белозерских, уехавших отдыхать и лечиться за границу, и Сувениров с дамами много времени проводил в княжеской опочивальне, просторной, светлой, приспособленной для изысканных игр и развлечений.
Надежда Константиновна, неповоротливая и грузная, была вообще мало для чего пригодна. Перекрестивши рот на пожарную каланчу, она могла только наблюдать, как верткая и изобретательная Инесса удовлетворяет охотничьим инстинктам вернувшегося из вербовочного похода хозяина.
Насытившись, Сувениров с разбегу нырял в огромную перину и тут же засыпал. В холлах и на лестнице перекрикивались телохранители. Крупская и Арманд сидели в изголовии кровати и отгоняли от своего повелителя мух и тараканов.
— Мечтал о чем-нибудь великий Ленин? — спросил Орест Пахомыч как-то в полдень, проснувшись и зевая.
— А как же! — подавая вождю непременный ковш рассола, отозвались женщины. — Был у него конек. Хотел революцию сделать. Великую Октябрьскую.
