Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

Я минуту смотрела на него, прежде чем ответить:

— Почему ты так говоришь? Барлоццо не сиял бы так, если бы так думал.

— Меня это тоже сбило, но, когда я смотрю на нее, вижу что-то призрачное, как будто она уже ушла и ей только дали короткую отсрочку, отпуск, чтобы попрощаться.

— По-моему, это может быть просто оттого, что она побывала так далеко. Она уходила в места, которые мы и представить не можем, и теперь возвращается понемногу, шаг за шагом. Просто она еще не вся здесь.

— Я не могу не думать о нас, о том, что бы мы делали, если бы один из нас был Фло-рианой.

— Мы оба — Флориана. Мы все умираем, каждый по-своему. Все равно, смерть — просто переезд. А к переездам мы уже привыкли, — сказала я, мечтая закрыть тему.

— Просто переезд, да? Еще одно путешествие? Так ты считаешь? А я вовсе не так. Кроме того, мне нравится здесь. Я хочу остаться здесь, рядом с тобой. Делать то, что ты делаешь. Быть там, где ты. И как ты можешь оставаться такой бесчувственной?

— Я не бесчувственная. Просто я больше болею за Флориану, чем за себя или за тебя. Кроме того, я вся дрожу, и, по-моему, не столько от холода, сколько от этих разговоров. Пожалуйста, пойдем домой.

Я повернулась и быстро пошла назад.

— По правде, ты очень боишься смерти! — крикнул он вслед.

Потом догнал меня, подхватил под руку, и мы пошли рядом, так что он не мог заглянуть мне в лицо. Мы успокаивали друг друга перед недавним ужасом.

— Нет, неправда. Думаю, я бы очень испугалась, если бы столкнулась со смертью Флори. И ты сам знаешь, я ужасно боюсь за нее. Но это ее болезнь. И все это принадлежит ей. А раз мы ее друзья, мы должны сочувствовать ей, а не себе. Зачем ты впутываешь нас с тобой в то, что происходит с Флори? Если ты заболеешь или я заболею, тогда и будет время учиться умирать.

Мы друг за другом шли к дому по ледяной дороге под жестким синим небом, присыпанным крупинками звезд. Фернандо впереди. Он развел огонь, и мы сели в тепле и стали пить чай. Фернандо прав. Каждый из нас задумывается о своей жизни, когда рядом кто-то теряет свою. И может быть, он прав, я действительно кажусь бесстрастной, бесчувственной, как он сказал. Но я честно не беспокоюсь из-за собственной смерти. Во всяком случае, с тех пор, как дети выросли.

Прежде я молилась всем богам сохранить меня, пока они маленькие. И клялась, что никогда больше ни о чем не попрошу для себя. Я в самом деле благодарна за то, как все обернулось, и храню уважительное молчание насчет себя, хотя время от времени и прошу чего-то для давно ставших взрослыми детей, а теперь еще и за Фернандо. Но все мои понятия о жизни и смерти не относятся ко мне самой. Во мне мало от Нарцисса, больше от Поллианны. Что-то позволяет мне жить так, будто я никогда не умру. Или я просто не против смерти, раз я уже так долго и хорошо пожила? Когда у меня в голове мелькает мысль о собственной смерти, я больше думаю о том, что не хочу терять Фернандо, детей, друзей. Я думаю, как они попрощаются со мной и пойдут ужинать. Без меня. Я бы махала им руками из любого места, где оказалась бы, уговаривала бы выбрать не тот, а другой ресторан, предлагала бы блюда и вина, старалась бы позаботиться о них, пускай даже на самом деле они всегда заботились обо мне.

Я попыталась высказать Фернандо, о чем думаю, и он сказал, что понимает.

— Я не так волнуюсь из-за своей смерти, как из-за твоей.

— Думаю, до завтра со мной ничего не случится, — отшутилась я. — А если мы хорошенько постараемся, можно превратить ближайшие несколько часов в целую жизнь.

Он, казалось, успокоился, и вот тогда я расплакалась. Он решил, что я плачу о Флориане, и, черт возьми, так и было, но еще и о нем. И о себе.

13. Мы и так всю жизнь постились

Carne vale буквально означает «мясо здорово (или разрешено)». Поедание мяса в праздники, предшествовавшие сорока дням очищения скудным и трезвым quaresime, постом, издавна дозволялось церковью. Carnevale стало общим названием всех подобных полусакральных празднеств, в том числе и тех радостей плоти, которые имели место не за столом — а зачастую на и под столами, — соития тел, освобожденных масками. Некогда в Венеции carnevale продолжался полгода и более — и это была долгая бравурная мазурка, где каноническая праздничная еда служила лишь подливой к другим цветам наслаждений. Здесь же, в холмах южной Тосканы, camrnevale позаимствовал у Венеции только эти сладкие к frilelle, оладьи или пончики.

Эти маленькие, похожие на пышки лакомства были сложены в соблазнительные пирамиды в витринах каждой pasticciera и манили с каждой барной стойки. Начиненные рикоттой, мармеладом, нежными взбитыми сливками или одними вздохами, пропитанные теплым медом, или обвалянные в сахаре, или влажные от розового alchermes — старинного травяного настоя, который использовался для аромата и подкраски. Один-два укуса, и нет их, остается только воспоминание да новый слой жирка на ляжках. Они появляются где-то в конце января — начале февраля, смотря на какое время приходится в этом году Пасха. А после martedi grasso, «жирного вторника», они исчезают до следующего carnevale. По-моему, именно краткость их сезона, как у клубники или спаржи, добавляет им вкуса. Амнистия запретной еде.

Мы ели fritelle больше, чем когда-либо в Венеции. Мы увлеклись «снятием пробы» — приносили домой по четыре сорта из каждой деревенской pasticceria и вдумчиво оценивали хрустящую корочку, нежность и вкус. Решив, что нам не хватает образцов для серьезной статистики, расширили поле исследований, тормозили у каждой рукописной вывески oggi fritelle, «сегодня пончики», в барах и кондитерских Чьюзи, Сетоны, Читта делла Пьева, Фикллу, Сартеано, Санчано Терме. Порой мы захватывали их домой ради четырехчасового визита Барлоццо или для Флорианы. Те, оба, качали головами и плакались, что нынче fritelle уже не те. Должно быть, эта парочка сговорилась, потому что однажды вечером к четырем явились оба, и полная сумка для покупок, принадлежавшая Флориане, висела на локте у Барлоццо.

— Ciao, belli, — сказала Флориана, — cosa pensate se facciamo ипа piccola dose di fritelle al modo mio? Привет, красавчики, как насчет того, чтобы сделать немножко пончиков по моему рецепту?

Фернандо уже пытался одновременно обнять ее и снять с нее пальто, а Князь прямо направился к огню, приговаривая:

— Если у вас есть приличная корица, согрею вино.

Нам пришлось замешивать тесто на столе в столовой — вдвоем с Флорианой мы не влезли бы в нашу кухню. И еще приходилось отбиваться от Барлоццо, который на каждом шагу донимал нас уверениями, что его мать делала совсем не так. Фернандо заткнул нам всем рты, заявив, что он здесь единственный венецианец и le fritelle принадлежат его кулинарной культуре. Он утверждал, что венецианцы не потерпели бы изюма в пончиках. Флориана возразила, что если он сам не любит изюма, так нечего решать за всю морскую державу.

— И к тому же, — продолжала она, — это белый изюм, полгода выдержанный в темном роме, и когда ты его попробуешь, станешь клянчить у меня всю банку.

Итак, мука и картофельный крахмал, яйца, и сахар, и сливочное масло, и сочная цедра апельсина и лимона, и жирные мягкие бобы ванили, которые Барлоццо тоненько настрогал карманным ножом. Мы смешали все, и ложкой выливали на сковородку, и жарили аппетитные штучки, и сбрасывали горячими в мешочек с сахарной пудрой, и складывали горкой на большом блюде, как в магазине. А потом ели и пили подогретое Князем вино, и в тот день в конюшне был праздник, наш домашний карнавал.

Флориана и Барлоццо по очереди рассказывали нам, как постились в старину, как пост был не только покаянием для верующих, но и приносил пользу телу.