— Какой недружелюбный, — заметил Мейфилд моему братцу.
— Сегодня — он, завтра — я, — ответил Чарли.
— Ну, сегодня мне больше нравишься ты, — заключил Мейфилд.
— Так что забрал у вас тот хромой? — спросил Чарли.
— Мешочек золотой пыли на двадцать долларов и кольт-патерсон с перламутровой рукояткой, которому вообще цены не было. Салун, в котором меня ограбили, назывался «Царственный боров». Вы, парни, как, бывали в нем? В малых городках дела идут то на лад, то под гору. Не удивлюсь, если этого салуна больше нет.
— Он стоит, как и стоял.
— У того хромца был при себе ножик с загнутым лезвием, по типу серпа.
— А, так это ж Робинсон, — вспомнил Чарли.
Мейфилд резко выпрямился.
— Как? Ты его знаешь? Уверен?
Чарли кивнул.
— Вашего хромца зовут Джеймс Робинсон.
— Ты что творишь? — спросил я у Чарли, и тот, пока Мейфилд возился с пером и чернильницей, записывая имя обидчика, ущипнул меня за бедро.
— Он так и живет в Орегоне? — затаив дыхание, спросил Мейфилд.
— Да, никуда он не делся. При нем все тот же кривой нож, а хромота давно прошла, временная хворь. Правда, сыскать Робинсона легко: все в том же салуне. Он сидит себе, пьет и откалывает шуточки, над которыми никто не смеется. Такие вот они глупые и неуместные.
— Частенько я его вспоминаю, — признался Мейфилд. Убрав перо в подставку, он сказал: — Я его тем же серпом и выпотрошу, а потом за собственные кишки подвешу.
Услышав обещание столь показательной расправы, я невольно закатил глаза. Кишки не выдержат и веса малого ребенка, не то что взрослого мужчины. Извинившись, Мейфилд пошел отлить, и мы с Чарли, улучив момент, пошептались.
— Какого хрена ты вот так запросто выдал Робинсона?
— Да он от тифа помер с полгода как.
— Помер? Ты уверен?
— Не сойти мне с места. В прошлый раз я навещал его вдову. Кстати, у нее искусственная челюсть. Ты не знал? Представляешь, прихожу к ней, а она такая вынимает зубы и кладет в стакан с водой. Меня чуть на месте не вырвало.
Мимо прошла шлюха. Она пощекотала Чарли за подбородок, и он мечтательным тоном произнес:
— Что скажешь, останемся здесь на ночь?
— Я за то, чтобы ехать дальше. Утром ты опять проснешься весь больной, и мы потеряем день. К тому же от Мейфилда я, кроме беды, ничего не жду.
— Если кому беда и грозит, так только самому Мейфилду.
— Беда есть беда. Лучше едем дальше.
Чарли покачал головой.
— Прости, братец, сегодня я расчехлю свой маленький томагавк и выйду на тропу войны.
В этот момент Мейфилд вернулся из туалета. Застегивая на ходу ширинку, он произнес:
— Что за дела? Никак знаменитые братья Систерс шепчутся у меня за спиной? Никогда бы не подумал…
А шлюх, этих кошечек, при нас в комнате оставил.
Глава 29
После трех стаканов бренди Чарли побагровел. Нализавшись до поросячьего визга, он стал расспрашивать Мейфилда о делах, об успехах. Говорил братец в почтительном тоне, что ему совсем не идет. Мейфилд отвечал рассеянно, ничего конкретного не сказав, но я все же понял: мужику подфартило, и вот он изо всех сил тратит кровные денежки.
Устав от притворных шуточек, я быстро напился. Ко мне на колени то и дело подсаживались шлюхи. Они дразнили меня, а потом, когда мой член твердел, смеялись (надо мной ли, над членом?) и спешили уделить внимание либо Чарли, либо хозяину. Помню, как я поднялся, чтобы поправить в штанах свое налитое кровью хозяйство, и заметил: хозяйства Чарли и Мейфилда в равной степени налиты кровью… Представляете, сидят себе джентльмены за будничной беседой, а в штанах у них, ни много ни мало, стояк.
Постепенно бренди залил мне глаза, и все шлюхи стали на одно лицо. Смех, лопотание и запах парфюма слились, образуя пеструю смесь. Букет, одновременно соблазнительный и тошнотворный.
Мейфилд и Чарли увлеченно беседовали… То есть думали, что беседуют, на самом деле каждый из них слушал исключительно себя любимого. Чарли шутил над моей привычкой чистить зубы, а Мейфилд разоблачал миф о волшебной лозе. Снова и снова без устали прогоняли они монологи по кругу. Мне осточертело слушать их треп. Как напьется человек, так ему все становится безразличным. Он один, сам с собой, и собутыльники остаются за крепчайшей стеной отчуждения.
Я выпил стаканчик, потом еще один и тут заметил в дальнем углу женщину. Она стояла сама по себе, у окна. Худощавая, бледная. Вокруг глаз у нее темнели круги — след тревог и недосыпания.
Несмотря на болезненный вид, женщина показалась мне настоящей красавицей. Глаза у нее были цвета нефрита, а золотистые локоны ниспадали до самой поясницы. Черт, бренди… С ним море по колено и стыд неведом. Я беззастенчиво пялился на даму до тех пор, пока она не соизволила посмотреть на меня в ответ и с жалостью улыбнуться. Я подмигнул ей, чем вызвал еще больше жалости. Незнакомка покинула комнату, оставив дверь за собой приоткрытой.
Глядя по-бараньи на выход, я спросил у Мейфилда:
— А кто это?
— Кто? — переспросил он.
— Конь в пальто, — поддел меня Чарли, и шлюхи разом захохотали.
Я вышел в коридор и застал там златовласую женщину. Она курила. Увидев меня, она нисколько не удивилась, как, впрочем, и не обрадовалась. Видимо, каждый раз, как моя прекрасная незнакомка покидала общество занятого гостями Мейфилда, за ней кто-нибудь да увивался. Со временем она и привыкла к вниманию. Потянувшись снять шляпу, я нащупал лишь собственную макушку.
— Не знаю, как вам, но мне в гостиной осточертело.
Дама не ответила, и я добавил:
— Нас с братом угораздило продать Мейфилду шкуру медведицы, и вот приходится сидеть, выслушивать его хвастовство и враки.
Дама продолжала смотреть на меня, не говоря ни слова. Она только загадочно улыбалась, выдыхая через рот папиросный дым.
— Что вы здесь делаете? — поинтересовался я.
— Здесь мой дом. Я веду счета для мистера Мейфилда.
— Вы живете в гостиничной комнате или какой другой?
Я задал вопрос, задавать который не стоило. А все бренди, алкоголь виноват. Хватит, Эли, хватит пьянствовать! По счастью, дама ни капли не оскорбилась.
— Живу в обычной гостиничной комнате, — ответила она. — Иногда перебираюсь в пустую, незанятую. Так, ради забавы.
— Что же тут забавного? — не понял я. — Разве комнаты в гостинице не одинаковые?
— С виду одинаковые, да. Но разница между ними есть, и она существенна.
Как ответить на такое? Выпитый бренди уже развязывал язык, дабы я мог сболтнуть очередную глупость, однако тут разумная часть меня возобладала над упившейся. Я закрыл рот, так и не издав ни
