звука. Молодец! Эх, молодец, Эли, сдержался!
Дама огляделась, ища, куда бы выкинуть окурок папиросы, и я подставил раскрытую ладонь. Когда бычок оказался у меня в руке, я пальцами зажал тлеющий кончик и невозмутимо посмотрел на женщину. Мол, вот как я умею терпеть боль. Боль я и правда могу терпеть очень сильную и очень долго. А, что взять с пьяного!.. Я спрятал пепел и обугленную бумагу в карман. Дама продолжала глядеть на меня холодно, отстраненно.
— Не понимаю вас, мэм.
— В каком смысле?
— Не могу взять в толк: вы рады, опечалены, разъярены или еще что?
— Я больна.
— И чем же?
Из кармана платья она извлекла платок в засохших пятнах крови и показала его мне с дьявольской улыбкой. Я же, не уловив ничего забавного, ошеломленный, посмотрел на пятна. Совершенно не думая, спросил у незнакомки: не умирает ли она. Женщина сразу помрачнела. Я же принялся поспешно сыпать извинениями:
— Не отвечайте! Я слишком много выпил. Прошу, извините меня. Ответьте же, я прощен?
Она не ответила, но и обиды, кажется, не затаила. Что ж, буду вести себя как ни в чем не бывало.
— Могу ли поинтересоваться, — как можно беззаботнее спросил я, — куда вы сейчас направляетесь?
— Никуда особенно идти не думала. Да и куда бы я пошла? По ночам открыта лишь гостиница.
— Надо же, — прищелкнул я языком. — Похоже, вы меня здесь дожидались.
— Нет, не дожидалась.
— А вот и дожидались. Нарочно оставили дверь приоткрытой, чтобы я за вами последовал.
— Все не так.
— А я говорю: так.
Тут в конце коридора что-то скрипнуло. Обернувшись, мы увидели на вершине лестницы траппера: он подслушивал и теперь смотрел на нас с мрачной миной.
— Шла бы ты к себе в комнату, — сказал он женщине.
— Твое какое дело? — ответила та.
— Разве не на Мейфилда я пашу?
— Так и я тоже. И прямо сейчас я беседую с его гостем.
— Смотри, беды не оберешься.
— Кто же посмеет чинить мне неприятности?
— Сама знаешь. Он.
— Эй, ты, — окликнул я траппера.
— Чего?
— Давай-ка, топай отсюда.
Постояв немного в молчании, траппер запустил пальцы в иссиня-черную бороду и поскреб челюсть. Затем развернулся и пошел прочь. Когда он поднимался по лестнице, бухгалтерша призналась:
— Он следует за мной по пятам. Приходится на ночь запирать дверь в спальню.
— Мейфилд — ваш кавалер, да?
Указав на шлюх в зале, она ответила:
— Он предпочитает не ограничивать себя.
Что-то темнит она, подумалось мне, и женщина, видя мое кислое выражение, добавила:
— Нет, конкретно мне он не кавалер. Разве что в каком-нибудь ином смысле.
Чарли в гостиной громко заржал. Хотя и ржанием тупые звуки, что он издает, не назовешь. Так осел кричит.
— Тоскливо у вас в городке, — сказал я.
Женщина подступила ко мне. Поцеловать захотела? Да нет, лишь на ухо прошептала:
— Тот траппер с дружками замышляет против вас с братом недоброе. Я слышала их разговор. Толком слов не разобрала, но каждый вечер трапперы обычно напиваются в салуне. Сегодня пить не пошли. Вам следует быть осторожными.
— Хмель в голове и осторожность — вещи несовместимые.
— Тогда возвращайтесь на гулянку. Для вас безопаснее держаться ближе к Мейфилду.
— Нет, ни минуты с ним не останусь. Пойду лучше спать.
— Гд е вас поселил Мейфилд?
— Пока нигде.
— Я подыщу безопасную комнату.
Сказав так, она повела меня в дальний конец коридора и там отперла дверь ключиком. Она так старалась не произвести ни звука, что я невольно стал подражать ее осторожным движениям. Вот мы на цыпочках вошли в темную комнату, и женщина прикрыла дверь. Велела мне встать у стены и не шевелиться, пока она ищет свечу. Я не видел ее, но слышал шаги, слышал, как она ищет на столе и в ящиках… До чего ж мило, черт возьми. Она так близко, заботится обо мне, а я даже не вижу, что она делает. Она определенно мне нравится. Еще бы уделила мне время, усилия. Все же как мало мне надо.
Наконец бухгалтерша зажгла свечу и открыла занавески, впуская в комнату лунный свет. Комната как комната, только воздух спертый и пыльный.
— Здесь никого не селят, — пояснила она, — потому что ключ потерялся, а Мейфилд ленив и не спешит звать слесаря. Правда, никто ключа не терял, это я украла его. Прихожу в эту комнату время от времени, если хочется побыть в одиночестве.
Учтиво кивнув, я произнес:
— Что ж, ясно: вы влюблены в меня!
— Нет, — покраснела она. — Нисколько.
— Не отпирайтесь. Вы безнадежно влюблены и не в силах противиться чувству. Да не волнуйтесь, со мной такое постоянно происходит. Иду себе по улице, навстречу мне женщина: смотрит на меня, а в глазах-то страсть и томление.
Плюхнувшись на небольшую кровать, я принялся кататься по ней, чем позабавил бухгалтершу, но не впечатлил ее настолько, чтобы она пожелала присесть рядом, хотя бы на краешек. Напротив, развернувшись, она пошла назад к выходу. Я еще немного подергался на кровати, и мебель уныло заскрипела.
— Прекратите дурачиться, — предупредила меня златовласая. — Трапперы живут прямо под нами.
— Ой, да полно вам о них беспокоиться. Мне до них дела нет, и ничего они со мной поделать не смогут.
— Они убийцы! — прошептала женщина.
— Так ведь и я тоже.
— В каком смысле?
Что-то промелькнуло у нее во взгляде, в выражении на бледном неуверенном личике, и я взбесился. Поддался животной дикости, безумству и, поднимаясь, прокричал:
— Смерть идет попятам за каждым в этом мире!
Непонятно откуда пришедшие на ум слова наполнили меня жуткой силой. Вскочив, я выхватил револьвер из кобуры и выстрелил прямо в пол. Грохот, умноженный узкими стенами, прозвучал оглушающе, комната наполнилась дымом. Перепуганная женщина опрометью выбежала в коридор. Дверь за собой она заперла на ключ.
Подойдя к двери, я отпер ее, открыл настежь и вернулся на кровать. Сел, достав предварительно второй револьвер, и приготовился. Сердце в груди колотилось, я ждал решающего боя насмерть, однако через пять минут веки мои отяжелели. Прошло минут десять, и я подумал: скорее всего, трапперы выстрела не услышали или я палил совсем не в их комнату. Ну, не сегодня так не сегодня. Умереть всегда успеется.
