щека покоится на «Nintendo». Я осторожно перекладываю сына на постель, стараясь не разбудить. В комнату к Арно я решаю не входить. В конце концов, у него каникулы, и я не хочу с ним ругаться из-за того, что уже очень поздно, и в это время ему пора быть в постели, и прочее в том же духе. Я направляюсь к комнате дочери. Моих ноздрей достигает запах, который ни с чем не спутаешь, – сигаретный дым. Я на мгновение замираю, сжимая дверную ручку. Полин и Марго все так же смеются, только теперь очень тихо. Я осторожно стучу. Марго открывает дверь. В комнате стоит облако дыма.
– Девочки, вы часом не курите?
Мой голос звучит почти робко, и я злюсь на себя, что я, взрослый, так с ними говорю.
Марго пожимает плечами. Полин лежит на кровати в отделанном оборочками лифчике и прозрачных голубых трусиках. Я отвожу глаза от округлостей ее груди, которые, как назло, первыми бросились мне в глаза.
– Всего пару сигарет, пап, – говорит Марго, поднимая глаза к потолку.
– Ты помнишь, что тебе всего четырнадцать? Это самая большая глупость, которую ты…
– Если это такая глупость, почему ты сам куришь? – с иронией возражает она.
И закрывает дверь у меня перед носом.
Я остаюсь стоять в коридоре, опустив руки. Я намереваюсь постучать снова. Но не решаюсь. Я возвращаюсь к себе в комнату и сажусь на кровать. Как бы повела себя Астрид в этой ситуации? Накричала бы на дочь? Наказала? Пригрозила? Позволяет ли себе Марго курить в доме матери? Ну почему я так остро чувствую свое бессилие? Но хуже уже не будет. Надеюсь.
Глава 24
Даже в своей ужасной больничной униформе Анжель выглядит сексуально. Она обнимает меня, не обращая внимания на то, что мы находимся в морге, в окружении трупов, в то время как безутешные семьи ожидают в комнате по соседству. Каждая ее ласка имеет эффект электрического заряда.
– Когда ты освобождаешься?
Я не видел ее больше трех недель. В свой последний приезд к Мелани я сопровождал отца, поэтому не смог ни минуты провести наедине с Анжель. Мой отец чувствовал себя утомленным, и мне пришлось отвезти его в Париж.
Анжель вздыхает.
– Столкновение на дороге, несколько сердечных приступов, один рак, один разрыв аневризмы… Все словно сговорились умереть в один день.
– Разрыв аневризмы, – повторяю я тихо.
– Молодая женщина, лет тридцати.
Я крепко прижимаю ее к себе, поглаживая гладкие шелковистые волосы.
– Моя мать умерла от разрыва аневризмы. Ей было чуть больше тридцати.
Анжель смотрит мне в глаза.
– Ты в то время был еще маленьким…
– Да.
– Видел ее мертвой?
– Нет. В последний момент я закрыл глаза.
– Умершие от разрыва аневризмы остаются красивыми и после смерти. С этой молодой женщиной мне почти нечего делать.
Помещение, в котором мы находимся, тихое и прохладное, с комнатой ожидания его связывает маленький коридор.
– Ты уже виделся с сестрой? – спрашивает Анжель.
– Я только что приехал. У нее медсестры. Я сразу пойду туда.
– ОК. Подожди меня пару часов. Думаю, больше мне не понадобится.
Она оставляет на моих губах теплый влажный поцелуй. Я иду в то крыло, где располагается палата Мелани. Больница кажется переполненной, вокруг царит куда большее оживление, чем я привык видеть.
Моя сестра уже не такая бледная, ее кожа кажется почти розовой. Глаза Мелани блестят от радости, когда она меня видит.
– Как я хочу поскорее отсюда уехать, – шепотом говорит она. – Они все очень милые, но я хочу домой.
– Что говорит доктор Бессон?
– Она говорит, что мне недолго осталось ждать. Как прошла трудовая неделя?
Я делаю гримасу, не зная, с чего начать. У меня выдалась тяжелая неделя, с какой стороны ни глянь. Возня со скучными бумагами по поводу страховки на машину. Надцатая ссора с Рабани из-за детского сада. Злость в отношении Люси. Трудные выходные с детьми. Начались занятия в школе, все стали нервными… Никогда еще с таким удовольствием я не отвозил их назад в Малакофф. Но я оставляю подробности при себе и отвечаю, что неделя выдалась на удивление паршивой.
Некоторое время я сижу у постели Мелани. Мы говорим о письмах, о цветах, которые она получила, и о звонках. Престарелый красавец прислал ей кольцо с рубином из ювелирного магазина на площади Вандом. Я жду, что рано или поздно Мелани заговорит об аварии, но нет. Воспоминания о последних мгновениях перед аварией пока к ней не вернулись. Мне нужно еще подождать.
– Я с нетерпением жду прихода осени, зимы… – вздыхает моя сестра. – Терпеть не могу конца лета. Жду не дождусь сезона морозных рассветов и горячих грелок.
Входит доктор Бессон. Она пожимает мне руку и говорит, что через некоторое время, где-то в середине октября, Мелани можно будет на «скорой» перевезти в Париж. Период выздоровления она может провести дома, но это займет не меньше двух месяцев. Обязательно под наблюдением массажиста и с регулярными посещениями своего врача.
– Ваша сестра очень храбрая, – добавляет доктор Бессон, когда мы заполняем бумаги в ее кабинете.
Она протягивает мне пачку страховых полисов и других сопроводительных документов. Потом поднимает на меня глаза.
– Как себя чувствует ваш отец?
– Вы думаете, что он болен, не так ли?
Доктор Бессон утвердительно кивает.
– Ни мне, ни сестре он не говорил, что с ним что-то не так. Я заметил, что он быстро устает, но больше ничего не могу вам сказать.
– А ваша мать? – спрашивает она. – Она что-нибудь знает?
– Наша мать умерла, когда мы были детьми.
– О, мне очень жаль.
– Отец снова женился. Но я не уверен, что мачеха нам что-нибудь расскажет о состоянии его здоровья. Мы не слишком близки.
Доктор Бессон на мгновение погружается в раздумья, потом произносит:
– Я хотела удостовериться, что он находится под наблюдением медиков.
– Что вас беспокоит?
– Я хотела бы быть уверена, что он обращается к врачам.
– Может, мне с ним поговорить?
– Да. Спросите, посещает ли он врача.
– Хорошо, я так и сделаю.
Я не виделся с отцом несколько недель. И столько же времени не говорил с ним. Но последние несколько дней он мне снится, как раньше снилась мать. Смутные воспоминания о Нуармутье. В этих снах я вижу отца и мать молодыми на пляже. Мать улыбается, отец смеется. Наша с Мелани поездка мне тоже снится. Вечер дня ее рождения, какой красивой она была в своем черном платье… Элегантная пара за соседним столиком, которая поднимает бокалы в нашу честь. Шеф-повар, восклицающий: «Мадам Рей!» Комната номер двадцать два. В ней жил я. После аварии мысли о Нуармутье преследуют меня днем и ночью.
Глава 25
