неприятно наблюдать за тем, как ты танцуешь с ее мужем. Вообще-то я собирался извиниться и отвести ее к нему, как только закончится песня, но ты как сквозь землю провалилась.
Десять… Девять…
Он нежно приподнимает мою голову за подбородок, заставляя взглянуть на него. Из всех Распорядителей и Комендантов, присутствующих в этом баре, только ему позволено дотрагиваться до меня подобным образом. Не важно, нравится ли мне это, ближе его у меня здесь никого нет. Рядом с ним, даже находясь так далеко от дома, я чувствую себя под защитой.
– Ты единственная блондинка, к которой я питаю слабость, – заверяет меня Линден. Это звучит так умильно, что я не могу удержаться от смеха. Он смеется в ответ, потом берет мое лицо в свои ладони и говорит: – Я люблю тебя.
Три… Два… Один…
Он целует меня среди сотен липовых фейерверков и поддельных звезд. Мы вместе вступаем в этот фальшивый Новый год. И в тот момент, когда все вокруг кажется сном, мне не приходит в голову ничего иного, кроме как ответить ему:
– Я тоже тебя люблю.
24
Мы возвращаемся с вечеринки лишь под утро. В окно моей спальни струится голубоватый свет. Дверь напротив распахнута настежь. Я слышу дыхание Сесилии, шорох атласных одеял, когда она переворачивается во сне. В соседней комнате ни души, из нее не раздается ни звука. И каким-то образом именно эта мертвая тишина не дает мне уснуть. Проворочавшись некоторое время в постели, пересекаю коридор и толкаю дверь в спальню Дженны.
Она отворяется со скрипом. Утренние лучи падают на аккуратно застеленную кровать. На ночном столике все еще лежит один из сентиментальных романов в дешевой бумажной обложке, которые Дженна так любила. Это единственное свидетельство того, что здесь кто-то жил. Вложенная в книгу обертка от конфеты, служившая закладкой, отмечает последнюю прочитанную Дженной страницу.
Даже запах ее исчез, та легкая воздушная смесь духов и лосьонов, вдохнув которую слуги неизменно заливались смущенным румянцем. В ее последние дни этот аромат перебивался тяжелым запахом мази, которой Эдер натирал грудь Дженны, чтобы ей было легче дышать. Сейчас в комнате не пахнет даже лекарствами. Пылесос стер с ковра отпечатки ее ног, удалил следы каталки, на которой увезли тело.
Замираю в ожидании. Вдруг мне удастся хоть краем глаза увидеть ее тень, услышать голос. Когда умерла Роуз, ее присутствие ощущалось в апельсиновой роще на протяжении нескольких месяцев. И пусть я могла поддаться игре своего воображения, это все же лучше, чем ничего. Но если дух Дженны пока не покинул нашу бренную землю, он точно не здесь. В гладкой поверхности зеркала отражается лишь мир живых.
Отбрасываю край одеяла и забираюсь в ее постель. Простыни пахнут, словно ими еще никогда не пользовались. Возможно, так оно и есть. Белые в маленький красный цветочек, я бы их запомнила. Куда-то пропало и ее атласное одеяло, у него на уголке было пятнышко от вишневого сока. Дженны больше нет. От нее не осталось ничего, кроме книги на ночном столике. Я так и не узнаю, что произошло с ней тогда в подвале Вона. Мы не убежим вместе, и она не увидит океан, никогда больше не станцует и не вздохнет полной грудью.
Утыкаюсь лицом в матрас, в то самое место, где она умерла, и представляю, будто ее пальцы касаются моих волос. У меня не сразу получается вспомнить ее голос.
«Ты отсюда выберешься, и все будет просто замечательно».
– Так и будет, – отвечаю я ей.
Вскоре засыпаю крепким сном.
Это моя последняя ночь без сновидений. Потом все мои мысли занимает Габриель, запертый наедине с собой где-то в этом ужасном подвале. Мне представляется его серая в свете мигающих лампочек кожа, облачка пара, вырывающиеся изо рта. Ночью, закрыв глаза, я вижу перед собой Габриеля. Он спит на раскладушке, а рядом в морозильной камере лежат мои мертвые сестры.
Волнуюсь, что Распорядитель может узнать о наших планах и причинит Габриелю вред. По словам Вона, он начал работать над созданием противоядия в тот день, когда родился Линден. И пусть я не верю в его бескорыстие, в правдивости этого признания сомневаться не приходится. Я точно знаю, что Линден единственный, чью жизнь Вон хочет спасти, а Боуэн – лишь запасной вариант на тот случай, если Распорядитель не успеет вылечить своего сына вовремя.
Однажды ночью мне снится ужасный сон. Боуэн, такой же высокий и стройный, как его отец, целует противящуюся предстоящему браку невесту, живущую в той же комнате, которую когда-то занимала его мать. Он говорит, что любит ее, а она, прекрасная и горящая ненавистью, прячет за спиной нож, дожидаясь подходящего момента, чтобы нанести ему смертельный удар. Вокруг никого, кто мог бы предупредить о грозящей ему опасности. Нет даже любящей матери. Единственный, кого он знает, это Вон. Одержимый стремлением найти лекарство, он увечит в подвале останки Линдена. А что же случилось со мной? Я уже давно мертва, но мое подвергшееся заморозке тело великолепно сохранилось. Мы с сестрами лежим рядком, руки наши почти соприкасаются, в навеки открытых глазах застыло выражение изумления, на ресницах серебрится иней.
Что-то касается меня, и я невольно вскрикиваю от испуга. Под стук бешено колотящегося в груди сердца пытаюсь что есть силы выбраться из холодильника, где лежат мои сестры, я готова на что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от подвала Вона.
– Эй, – мягко шепчет голос. – Тише. Ну, ну. Все хорошо. Это просто страшный сон.
Перекатываюсь на бок и вижу Линдена, сидящего рядом со мной на кровати. Его силуэт едва различим в тусклом сиянии луны. Он убирает волосы с моего лица и говорит едва слышно:
– Иди ко мне.
Я не сопротивляюсь, когда он привлекает меня к себе. Наоборот, вцепившись дрожащими руками в его рубашку, сама тянусь к Линдену. Тепло его щеки прогоняет кошмар, сковавший холодом мое тело.
В комнате напротив малыш, икнув, разражается плачем. Собираюсь встать с кровати, но Линден меня удерживает меня.
– Я схожу. Это все из-за меня. Я его разбудила.
– Да ты вся дрожишь, – он дотрагивается тыльной стороной ладони до моего лба. – Мне кажется, у тебя небольшая температура. Ты случайно не заболела?
– Я совершенно здорова, – заверяю я его.
– Оставайся в постели, – настаивает Линден. – Я схожу.
Но мне хочется самой пойти и удостовериться в том, что Боуэн все еще младенец, а стройного юноши из моего кошмара не существует. По крайней мере пока. Встаю с кровати и иду в спальню Сесилии. Линден следует за мной по пятам. Продирая слипающиеся глаза, девушка силится подняться с постели.
– Я возьму его, – шепотом говорю ей. – Возвращайся в постель.
– Не надо, – возражает Сесилия, встряхивая растрепанными волосами, и отталкивает меня от детской кроватки. – Ты ему не мать. У него есть я.
Она берет икающего и судорожно всхлипывающего Боуэна на руки, пытается его успокоить, напевая ему что-то тихонько, а затем усаживается в кресло-качалку. Но стоит ей расстегнуть верхние пуговицы своей ночной рубашки, как Боуэн с громким плачем отворачивается от ее груди.
Линден подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.
– Любимая, может, вызовем кормилицу? – обращается он к Сесилии.
Она смотрит на него полными слез глазами.
– Не вздумай даже, – взрывается она. – Я его мать, и он нуждается только во мне. – Голос ее прерывается, и она снова направляет все свое внимание на сына. – Боуэн, ну, пожалуйста…
– Мой отец считает, что это вполне естественно для первых недель, – увещевает ее Линден. – Новорожденные иногда отказываются от груди.
