– Да, она. Разливалась о славной истории «Тринадцати Вязов», и тут моя жена спросила, не произошло ли здесь что-то особенное до войны. Я сразу понял, что Лили что-то почувствовала, но не знал, что именно. Лили пришлось задать несколько наводящих вопросов, пока Нарцисса неохотно не призналась, что слышала, будто в «Тринадцати Вязах» было восстание рабов, но с ним разобрались. Лили спросила, как же именно разобрались, и худышка ответила, что вождя повесили. На том беседа на исторические темы и закончилась. После обеда Лили сказала мне, что займется целительством одна, чего никогда раньше не делала. И попросила, чтобы я тем временем прокрался в библиотеку и поискал старые семейные документы. Ей хотелось узнать, кого именно повесили и почему.
– И вы что-нибудь нашли? – поинтересовалась я.
– О да. Лили наврала, что меня мучает зубная боль, и мне позволили прилечь в гостевой спальне. Услышав, что дверь заперли, я тут же выбрался наружу.
– Они вас заперли? Гостя, приглашенного на обед? – удивилась я.
– Как ты выбрался? – поинтересовался Линк.
Папаша Эл улыбнулся.
– Cкажем, до того, как я женился на твоей бабушке, я освоил кое-какие навыки, из-за которых даже имел проблемы с законом. Среди всего прочего я научился вскрывать замки.
Итак, я вышел из комнаты и отправился на разведку. В библиотеке стоял запертый шкаф, в котором я нашел тетрадь – старинный дневник, как раз тех времен. Пролистал тетрадку до самой последней страницы, и там было написано: «Сегодня они повесили Мартина. Как я смогу жить без него?»
– Где сейчас этот дневник? – спросила я.
– В школе.
Я немедленно поднялась, готовая вернуться в школу, но тут официантка принесла банановый пудинг, пирог с кокосовым кремом и шоколадные пирожные. Я снова села.
– Не может же такая малышка как ты... – начал Папаша Эл, но Линк остановил его.
Я не потрудилась ответить. Жители Соединенных Штатов – да всего мира! – вволю посмеялись над моей прожорливостью. Некоторые рассуждали, что физически невозможно столько съесть и не прибавить в весе. Я игнорировала вопросы на тему моего рациона.
– Я вас раньше нигде не видел? – прищурился на меня Папаша Эл.
Я нагнулась к огромному куску пирога. Идеально запеченная мякоть кокоса покрывала безе.
– Она много на кого похожа, – встрял Линк. – А можно взглянуть на дневник? Вдруг обнаружим что- нибудь полезное. И кстати, почему тебя никто не прижал за кражу?
– Судя по слою пыли на книгах, думаю, их много лет никто не читал, и неизвестно, когда хозяйки обнаружили пропажу, если вообще обнаружили. К тому же, я точно был не при чем. Меня же заперли в спальне.
Линк со стариком дружно расхохотались. «Как бы там ни было, – подумала я, – а Линк обрел деда».
Перед нашим уходом Папаша Эл обронил: если мы считаем, что ребенка где-то укрывают, нужно проверить старую церковь. И я мгновенно поняла, что действительно стоит наведаться в церковь, собиравшую пожертвования на могильный камень женщине, которая была не той, за кого ее выдавали.
Когда солнце начало садиться, мы поняли, что пора уходить, и это было грустное расставание. Я чувствовала, как опечален Линк, но одновременно ощущала его душевный подъем, ведь он нашел родную душу. Он, как и я, постоянно чувствовал свое отличие от других. Родители были для Линка такими же чужими, как для меня весь окружающий мир. Когда Линк на прощание обнял старика, у обоих в глазах стояли слезы.
– Если я найду сына, можно прислать его к тебе? – спросил Линк деда. – Моя жизнь в Калифорнии не годится для ребенка. Я...
– Не переживай. Я позабочусь о мальчике.
Я тоже обняла Папашу Эла. Он приподнял меня, закружил и сказал, что из меня получится отличная дочка. Я ответила, что у меня уже есть муж.
Тут его и осенило.
– Так вот ты кто, – протянул Папаша Эл. – Ты же...
Не понадобилось использовать Искреннее Убеждение, чтобы заставить его замолчать. После моего выразительного взгляда он не закончил мерзкую фразу.
Старик поставил меня на землю, погладил по голове и пообещал помолиться за меня. Я поблагодарила и побежала к машине, где уже дожидался Линк. Мы тронулись в путь, и я махала рукой, пока Папаша Эл не исчез из вида.
– Сколько? – спросила я, как только мы вырулили из городка.
– В смысле, сколько денег вытянул из меня этот проныра? – хмыкнул Линк. – Пятьдесят кусков.
– И много это для тебя? Недельный заработок?
– Меньше половины, – признался актер. – Я прикинул, что лучше расстаться с малостью, не дожидаясь, пока дед попросит студию высылать мои зарплатные чеки прямиком ему.
Мы похихикали и потом какое-то время молчали. Сколько бы Линк ни отдал, главное, что деньги пойдут на доброе дело. На секунду я порадовалась, что Линку удалось сделать что-то полезное для общества – потому что чувствовала, как он стремился к этому. Я не умела предвидеть будущее, но легко могла вообразить, как Линк патронирует школу в Восточной Месопотамии. Школу для «особенных» умненьких детей – тех, кто не создает проблем, и из-за этого ими пренебрегают. Не трудно представить, как Линк использует свою славу – и красоту – чтобы привлечь средства на финансирование школы. Или школ.
Я перестала размышлять о возможном будущем Линка, когда мы заехали на автостоянку торгового центра.
– Подожди здесь, мне хочется кое-чего купить, – сказал он. – Тебе что-нибудь нужно?
Я отказалась. Для меня достаточно просто посидеть в одиночестве и подумать. Через какое-то время он вернулся с сумкой, в которой оказались бутылки с лимонадом, пакетики с крендельками и маленький фонарик, из тех, что крепятся на книгу.
– Ты читаешь, я веду машину, – проинструктировал Линк, передавая мне сверток, полученный от Папаши Эла. С дневником Амелии Барристер с 1840 по 1843 годы.
Чтения хватило на всю дорогу до «Тринадцати Вязов». Я не стала говорить, но из-за исходившей от этой тетрадки горечи мне было тяжело даже держать ее в руках.
Амелия начала вести дневник в 1840 году, будучи юной невестой, полной радостных надежд. Она выросла в Огайо, встретила будущего мужа в церкви и вышла за него тремя месяцами позже. Очень волновалась по поводу будущей жизни на «ферме» мужа. Через несколько страниц девушка написала, что завтра все увидит, что она наслышана об этом месте и мечтает там наконец оказаться.
Следующие восемь месяцев записи не велись, а дальнейшие строки принадлежали глубоко подавленной женщине.
Трудно вообразить чувства бедняжки, когда она обнаружила, что на пресловутой «ферме» разводили на продажу людей.
– И производителем был ее собственный муж, – выдохнула я.
В 1842 году тон записей стал немного веселее. Имя Мартина чуть не выпрыгнуло со страницы.
– Амелия влюбилась в него, – сообщила я Линку и внимательно оглядела спутника.
Если Мартин предок Линка, может, они похожи?
В 1843 году Амелия написала, что болеет и большую часть времени не выходит из комнаты. Я провела рукой по странице.
– Она ждет ребенка и не знает, от мужа или от Мартина.
Об этом не было ни слова, но я ясно чувствовала.
– Амелия хочет, чтобы муж продал Мартина, чтобы возлюбленного не было на плантации к тому времени, как родится дитя. Если младенец окажется темнокожим, мерзавец наверняка убьет Мартина.
– А что насчет нее и ребенка?
– Она уверена, что, если малыш будет черным, то им обоим не жить, но надеется, что удастся спасти
