Когда я продемонстрировал путевку Аланне за ужином при свечах с шампанским, она посмотрела на меня, как на сумасшедшего, и заявила, что уезжает завтра же на Ки-Уэст сниматься с Дензелом Вашингтоном.
За мной не замечено склонности к насилию, но в тот раз я чуть не сорвался. Я громко орал, что отказался от съемок в двух фильмах, чтобы провести с ней эти шесть недель. То, что в обоих сценариях мне опять отводилась роль тупого красавчика, ей вовсе не обязательно знать. Я внушал, что она значит для меня намного больше, чем любое кино в мире, и что она должна чувствовать то же самое по отношению ко мне.
Аланна холодно сказала: «Долго ли, по-твоему, мне удастся выглядеть как сейчас? Когда тебе сравняется шестьдесят, ты будешь играть роли папиков, в которых влюбляются двадцатилетние девчонки. А когда мне исполнится тридцать пять, я сгожусь только на роль матери Дензела!».
В ее словах был смысл.
Но я все равно злился. Я полностью перекроил свой график, освободив эти шесть недель, чтобы провести их с любимой в Шотландии. И что мне теперь делать? Позвонить и унизиться перед своим агентом? Барни вопил, что я дурак, раз во время перерыва от съемок в сериале отказываюсь от широкоформатного фильма, на что я ответил… Лучше, не вспоминать, что я ему ответил. Даже король Англии, отрекшийся от престола из-за женщины, не был столь красноречив в своем гневе, как я.
Это было первое обстоятельство. Второе заключалось в том, что Джерлен прислала ко мне человека по имени Верджил с массивным пакетом. Я поблагодарил его, от души надеясь, что мне никогда не придется повстречаться с этим громилой в темном переулке, и взял посылку. Интуиция подсказала налить себе чего-нибудь выпить, прежде чем заглядывать в пакет – так я и сделал.
Джерлен наняла частного сыщика, чтобы добыть сведения о женщине, у которой был мой сын. Я пропустил первые страницы, так как видел подобное прежде и знал, о чем там речь. У Лизы Хендерсон, матери моего сына, не имелось постоянной работы. Она меняла ее два-три раза в год с тех пор, как родился мальчик. Они успели поскитаться по четырем штатам.
«Тяжелая жизнь», — пробормотал я. Мой сын обитал то там, то сям в течение всей своей недолгой жизни. Я был прав, игнорируя тот факт, что мальчик пропал. Очевидно, Лиза опять переехала.
– Интересно, где она теперь? – спросил я вслух, потягивая бурбон.
На последней странице мое сердце чуть не остановилось. Вырезка из газеты. На ней фотография врезавшегося в дерево автомобиля и фото матери моего сына. Она была красива мягкой красотой, с длинными прямыми светлыми волосами и большими голубыми глазами.
Я смотрел на изображение и думал, что Лизе стоило бы включить дальний свет.
Я знал, что просто-напросто оттягиваю чтение статьи. Сделал большой глоток бурбона и начал читать. Несколько недель назад машина Лизы Хендерсон врезалась в дерево, и она скончалась на месте.
К статье была приколота степлером еще одна газетная заметка уже о панихиде. Ее я тоже изучил.
В этих вырезках содержалась кой-какая информация о Лизе. По крайне мере, на момент ее смерти. Я с удивлением узнал, что она была активной прихожанкой и участвовала в благотворительных комитетах. Так как у нее не было сбережений, похороны оплатила церковь и коллеги по волонтерской работе.
На надгробной плите выгравируют слова: «Нам тебя будет не хватать».
Ладно, а что же с моим сыном? Что станется с ним? И почему о нем ничего не говорится? Я перечитал обе статьи. В некрологе утверждалось, что у Лизы не было никаких родственников.
Позднее я опять проштудировал газетные вырезки, каждое слово на каждой странице. Ни в одной из них ни разу не упоминался мой сын. Озадаченный, я пошел к сейфу в спальне, чтобы просмотреть папку, которую мой агент прислал несколько лет тому.
Почти восемь лет назад Лиза Хендерсон работала в банке спермы в Лос-Анджелесе. Я тогда был голодающим актером, ну и… в общем, заработал немного деньжат, «пожертвовав»… ну, короче, сдав сперму. Люди, которые ее использовали, не знали, чья она, но донорам приходилось давать согласие на то, что если от их спермы родится ребенок, по достижении восемнадцати лет он или она сможет узнать фамилии своих биологических родителей.
Мне понравилась идея. Немного смахивало на мелодраму. К тому времени, когда отпрыску исполнится восемнадцать, я планировал сделаться известнее Мела Гибсона. Мне нравилось представлять, что почувствует ребенок, когда выяснит, кто его знаменитый отец.
Когда я прославился, однажды, смеясь, я сказал Барни, что в один прекрасный день жизнь одного малыша очень сильно переменится.
И во всем ему признался. Барни не смеялся, он впал в бешенство. Тут же принялся названивать каким-то людям, которые в свою очередь, начали тоже кому-то звонить. В итоге вся моя замороженная сперма была уничтожена, и номер 28176 был изъят из реестра.
Но по словам Барни, одна женщина, работавшая в клинике, видела меня в кино и узнала.
– У нее ребенок от тебя! – вопил он.
Я, отчасти, даже обрадовался и заинтересовался, на кого похож малыш, но Барни предсказывал бесконечные судебные процессы, что когда-нибудь мать предъявит непомерные требования и создаст множество проблем. Он нес всякую ерунду о том, что вместо бумажных стаканчиков мне лучше бы таскать мешки, но я его не слушал.
Месяц спустя, Барни прислал мне папку о Лизе Хендерсон, и с тех пор каждый год она пополнялась страницей-другой. Я хранил бумаги в сейфах, которые оборудовал в каждом из домов, в которых жил последние шесть лет.
Но сейчас папки в сейфе не было. Я точно знал, что не доставал ее. В последний раз, когда Барни прислал мне новые листы, я просмотрел их и запихал в тонкий кожаный портфель, где хранились все документы по этому делу. На портфеле даже был замок.
Я вытащил из сейфа все: прошлогодние налоговые декларации, обручальное кольцо, которое планировал подарить Аланне в Шотландии. Но бумаг о Лизе Хендерсон и моем сыне не было.
Я сел на кровать, пытаясь все это переварить. Неужели кто-то вскрыл мой сейф и украл документы? Нет. Конечно, нет. Какой вор забрал бы бумажки и оставил кольцо стоимостью двадцать пять тысяч долларов?
«Минуточку, — подумал я, — скорее всего, у Барни должны храниться копии. Он настолько боится, что кто-то может надуть его хоть на пенни, что наверняка снимал копии со всех бумаг».
Когда я потянулся к трубке у своей кровати, телефон зазвонил. Аланна.
– Передумала насчет Шотландии? – холодно поинтересовался я. Пусть она не воображает, что я расстроен по этому поводу. Плюс, она понятия не имела, что у меня есть ребенок, и лучше, чтобы не узнала.
– Ты не слышал, – ровным голосом констатировала она.
«Как и ты», — мелькнула мысль, но я сказал лишь:
– О чем?
– Барни мертв. Его офис запылал, когда он был внутри. Мне жаль. Позвоню позже.
Я так и остался сидеть с умолкнувшим телефоном в руке. Как я уже говорил, сочувствие не относилось к добродетелям Аланны. Наверное, прочитав разоблачительную книгу о Дарси Монтгомери, она сказала «бедная малышка» только потому, что пожалела, что Дарси разоблачили.
Я не соображал, что делаю, когда набрал номер Джерлен. Та ответила после второго гудка. Я был крайне вежлив. И не спрашивал, как ее пустоголовая дочь, подозреваемая в убийстве, может помочь мне найти сына. Я только сказал: «Как я могу увидеться с твоей дочерью?».
Положив трубку, я отправился в спортзал. Возможно, тяжелая длинная тренировка успокоит мое сердце. Я знал, был уверен как ни в чем в своей жизни, что Барни убили из-за меня. И все его бумаги были сожжены тоже из-за меня и моего незаконнорожденного сына. Я знал, что Лиза Хендерсон была убита по той же причине.
Три часа спустя я почувствовал себя лучше. Проверил сообщения в телефоне. Милый голос Джерлен сообщил мне адрес в Виргинии, и приказал быть там завтра к трем часам – ее дочь встретит меня. Она снова повторила, что ее дочь отыщет моего сына.
