немногим больше двадцати, но выглядел он, пожалуй, моложе меня. Особенно когда мы стояли рядом.
«Мы еще дети», — сказал я. Эдди кивнул. «Кроме того», — прибавил я, — «я пообещал моему отцу никогда не брать в руки оружие».
Но ничего нельзя было сделать: каждый еврей имел право стать гражданином Израиля, но одновременно с этим правом он приобретал и обязанности. Одной из таких обязанностей была служба в израильской армии.
Хотя с нашим нежеланием брать в руки оружие согласились, служить нам все-таки пришлось. Мы стали водителями военных транспортных средств.
За все время моей израильской жизни мне не было так хорошо, как тогда.
В моем распоряжении был военный транспорт, и я мог спокойно разыскивать брата. Наш машинный парк был расположен недалеко от Хайфы, почти у пляжа, и нам разрешалось им пользоваться. Эдди был водителем грузовика, а я занимался погрузкой и выгрузкой ящиков с овощами, фруктами и другими продуктами питания, которые мы доставляли в окрестные военные подразделения. Как правило, к полудню мы уже заканчивали свою работу и шли на пляж.
Однажды, когда мы уже немного освоились на новом месте, Эдди высадил меня в Хадаре, одном из богатых районов Хайфы. Перед моим отъездом мать назвала мне имена некоторых людей, о судьбе которых я должен был узнать. Это были родственники моей замужней тетки, жившей в Лондоне. Почти полдня я потратил на то, чтобы добраться до одного из них.
Это было нелегко. На идиш я говорил неважно, а говорить по-немецки стеснялся. Тем не менее все сразу узнавали во мне «йекке» — так здесь называли евреев, приехавших из Германии. У меня было ощущение, что я попал в немецкую провинцию. Почти каждый в этой местности говорил по-немецки правильно и без акцента. Но большинство — на диалекте той области Германии, где они родились. Как-то раз, уже позднее, я услышал, как говорил на иврите израильтянин, родившийся и выросший в Саксонии. Это был гротеск, пародия на иврит.
Фамилия родственника моей английской тетки была Клаузнер. Он был совладельцем продовольственного магазина в Хадаре. Когда я вошел в магазин, на месте был только компаньон Клаузнера. Я представился ему, и он спросил меня о брате.
«Как раз это я хотел узнать от вас», — сказал я. Нашу беседу прервал вошедший в магазин покупатель, попросивший по-немецки банку кукурузы.
Компаньон Клаузнера стал взбираться по приставной лестнице, чтобы достать эту банку с верхней полки. Внезапно на середине лестницы он остановился.
«Теперь нужно немного подождать», — сказал мне покупатель. — «Он обычно стоит так как минимум четверть часа. Если хотите, можете за это время купить еще что-нибудь. Самое удивительное, что его прихватывает по большей части именно на лестнице, и многие здесь развлекаются тем, что просят его достать что-нибудь сверху».
«Но вы же сделали то же самое».
«Я не нарочно», — ответил он. — «Когда я попросил банку кукурузы, я уже знал, что совершил ошибку. Товары с верхней полки нужно покупать только тогда, когда за прилавком Клаузнер».
Позднее Клаузнер рассказал мне, что его компаньон страдает очень редким заболеванием. Его мозг на какое-то время отключается. Этого человека может прихватить даже на середине проезжей части улицы. И тогда люди просто объезжают его. В этих местах его все знали и привыкли к его болезни, как привыкают к светофору на перекрестке.
«Работе в магазине это не мешает. Покупатели его любят. Да и меня как компаньон он вполне устраивает. Когда у него нет этих приступов, он прекрасно работает. Работа продлевает ему жизнь. Если бы он прекратил работать, он бы умер».
Клаузнер был любезным, остроумным человеком. Голова у него все время слегка тряслась. Через несколько лет он умер от болезни Паркинсона.
«Твоя мать все еще красива?» — спросил он.
«Что значит — „все еще?“» — ответил я вопросом на вопрос.
О брате Клаузнер не мог сказать мне ничего. С самого начала перемирия брат у него больше не появлялся.
«Не случилось ли с ним чего-нибудь?»
«Глупости! В Петах-Тикве живет двоюродная сестра твоей матери, с которой я постоянно поддерживаю связь. Если бы с твоим братом что-то случилось, она сразу узнала бы».
«Вы можете дать мне ее адрес?»
«Разумеется. Но она говорит только на иврите. Немецкого не признает вообще, хотя может говорить и понимает. Поэтому я поговорю с ней вместо тебя».
Спустя несколько недель я познакомился с двоюродной сестрой матери. Это была молчаливая женщина с усталым, изможденным лицом, так похожая на Регину, что ее можно было принять за старшую сестру моей тети. Ее отец два раза в день, утром и вечером, преодолевал расстояние в два километра, чтобы посетить синагогу, расположенную на высокой горе. Ему было за девяносто.
Дочь его была убеждена, что старик доживет до ста двадцати лет, если до сих пор выдерживает эти ежедневные хождения.
Уже через два дня после нашего разговора Клаузнер появился в автопарке.
Он приехал очень рано утром и спросил, найдется ли у меня немного времени, чтобы поговорить. И лучше всего не в автопарке, а где-нибудь на пляже. Когда мы дошли до пляжа, Клаузнер осторожно, подбирая слова, сообщил мне, что мой брат Адольф тяжело ранен и лежит в одном из военных госпиталей где-то недалеко от Тель-Авива. Его уже оперировали, и сейчас он вне опасности.
«Его теперь зовут Арье Даган, с ударением на последнем слоге. И осуждать его я не могу. А твоему отцу это наверняка бы не понравилось».
«Я найду брата».
Я оформил отпуск, и Эдди отвез меня в Тель-Авив. Я обошел все больницы и военные лазареты Тель-Авива и его пригородов. На это потребовалось время.
По ночам я лежал на пляже, завернувшись в солдатское одеяло, и пытался заснуть. Небольшие деньги, которые у меня были, я тратил на поездки по госпиталям и на еду.
За день до праздника независимости мне удалось выяснить, что брат находится в военном госпитале под Тель-Левински. Однако, приехав туда, я узнал, что все раненые, которые могли ходить, уехали в Тель- Авив, чтобы принять участие в празднике и посмотреть парад.
Был уже вечер, я смертельно устал, и сестра из амбулаторного отделения посоветовала мне не сходить с ума и не пытаться искать брата в Тель-Авиве.
Она привела меня в больничную столовую, и там я мог есть столько, сколько хотел. Звали сестру Рахель. Она до упаду хохотала над моей прожорливостью и пила кофе, одну чашку за другой.
Рахель была «сабре» — коренная жительница. Ее немецкий был похож на идиш, что ей очень шло.
«Твой брат был довольно тяжело ранен», — рассказала она. — «У него было разорвано пяточное сухожилие, к тому же он очень долго лежал на поле, пока его смогли найти. А потом его неправильно лечили. Только в одной из больниц Тель-Авива его прооперировал хирург-специалист. Снова ходить твой брат сможет, но перестанет ли он когда-нибудь хромать — сказать трудно».
«Как он выглядит?»
«Нормально он выглядит. Ты же его знаешь».
«Я не видел брата больше десяти лет».
«Почему?»
Мы очень долго сидели в столовой, и я рассказал Рахель мою историю. Я не упустил ничего, припомнил все до мельчайших подробностей. Рахель внимательно слушала. Под конец она выбежала из столовой, крикнув мне, чтобы я обязательно ее дождался, и через некоторое время вернулась в сопровождении офицера. Оба сели рядом со мной, и Рахель долго гладила мою руку.
«Мы освободили для тебя кровать рядом с твоим братом. Ты можешь здесь переночевать», — сказал офицер. — «А твой брат вернется завтра в первой половине дня».
От волнения я почти всю ночь не спал. Рано утром я уже сидел в столовой и пил горячий чай с
