перекачивать драгоценное топливо в танкеры, ходящие по Черному морю. Это была наша задача, как солдат. Осеннее наступление должно было стать не только военной, но и экономической операцией. Это происходило не в первый раз и уж точно не в последний, когда тысячи солдат погибли в боях за нефть.
Шоссе и железнодорожный путь на Туапсе красные обороняли особенно упорно. Они, как и мы, прекрасно понимали всю важность этого нефтепровода. В августе немецкие танки пытались прорвать советские позиции, но не сумели даже поцарапать их. В начале октября 1942 года немецкое Верховное командование бросило штурмовые дивизии, которым мы были приданы, в хорошо спланированное наступление. По лесистой местности, поднимающейся до уровня 1000 метров и более, где не было даже мелких тропинок, тысячи пехотинцев должны были наступать, прорубая себе путь топорами. Постепенно продвигаясь, шаг за шагом, они должны были обойти вражеские позиции и соединиться в тылу у них на дороге в Туапсе в 20, затем в 40 и, наконец, в 50 километрах от Нефтегорска.
Возглавляли наступление наши егерские дивизии, специалисты по операциям в горах. Мы покинули нефтеносный район под проливным дождем. После двух дней марша по болотам мы увидели высокие горы, сверкавшие на солнце.
Деревья, изогнутые самым причудливым образом, перемешались с гигантскими дубами, которые никогда не чувствовали прикосновения топора, и тысячами диких яблонь, которые источали чудесный кислый аромат.
Мы взбирались по склону, где красные устроили огромный лагерь, все еще забитый брошенным имуществом. Сквозь разрывы в тучах мы видели потрясающую панораму — дубовые леса, все еще зеленые, но уже испещренные золотой листвой яблонь, которые не устояли под натиском осени.
Мы мчались вниз по склонам. Лошади проскальзывали на ногах по 10–15 метров. Мы старались удержаться, хватаясь за корни деревьев. На ночь мы расположились в крошечном населенном пункте с шутовским названием Траваллера. Более ста солдат погибли во время атаки этой кучки хижин с соломенными крышами.
Это была последняя деревня. После нее на десятки километров шел лес, дикий, как африканские джунгли.
Главным оружием армии стали топор, пила и лопата. Авангард должен был преследовать противника и гнать его, километр за километром. Сзади сотни саперов строили нечто вроде дороги, прорубаясь сквозь ужасные препятствия по горам. Надежды понемногу улетучивались. Дорога была устлана десятками тысяч бревен, прикрепленных к скальным выступам над заросшими кустами оврагами и укрепленными на сваях. Самые тяжелые тягачи свободно могли пользоваться этой дорогой, что позволяло им добраться к подножию гор.
По мере дальнейшего продвижения использовать машины становилось все сложнее, и мы были вынуждены отказаться от них. Мы заменили тягачи тысячами военнопленных, превратив их в носильщиков. Мы вполне могли поверить, что находимся в тропических джунглях. Каждый человек нес на плечах умело сконструированную деревянную раму, к которой можно было привязать ящик с боеприпасами или мешок с продуктами. Все, включая питьевую воду, приходилось тащить на спине. Колонны носильщиков шли за нами днем и ночью.
Наша дивизия вела за собой множество тяжело нагруженных мулов. Мы, валлоны, сохранили несколько лошадей, но на этих высотах не имелось ни одного горного пастбища. При этом у нас не осталось запасов фуража или ячменя. Так как животным негде было пастись, погонщики кормили их березовыми ветками. Топоры непрерывно стучали по стволам, полностью лишая сотни прекрасных деревьев их ветвей. Животные жадно поедали охапки зеленых веток, но с каждым днем их бока все больше западали.
Пока саперы прорубали нам выход к дороге на Туапсе, тысячи горных егерей и мулов ждали, расположившись в домиках, построенных самими солдатами.
Появлялись настоящие лесные города. Каждый немец мечтает о горном шале. Некоторые из этих маленьких домиков были настоящими образцами вкуса и удобства. Каждый имел свое собственное имя. Самый жалкий не без юмора назвали «Домом германского искусства».
Осень была прекрасной. Обедать мы должны были перед нашими лесными хижинами среди поросших зеленью скал. Мы сколотили столы из ели и поставили скамейки. Солнце с трудом пробивалось сквозь листву. Вражеские самолеты напрасно искали наши лагеря. Вечером, далеко в долине, мы могли видеть горящие станции на железнодорожной линии Майкоп — Туапсе. Пылающие поезда стояли в 15 километрах от нас. В бинокль мы могли ясно видеть обгоревшие скелеты и яркие красные угли на месте бывших домов. Наши пикировщики сделали жизнь советских солдат невыносимой.
Пройдя сквозь лес, передовые подразделения и саперы наконец добрались до лесной тропы, которая через 3 километра выходила на знаменитое Черноморское шоссе. Красные яростно отбивались. Мы захватили самые высокие скалы только после жестокой рукопашной схватки. Множество тел, наполовину обгоревших, лежало на обгоревшей земле.
Вся наша дивизия приготовилась нанести последний удар. Мы маршировали по импровизированной дороге. На каждом повороте были установлены маленькие таблички, нарисованные не полными бездарями, предостерегающие об опасности, которая может здесь поджидать! Мулы, груженные ящиками и боеприпасами или кухонными котлами, вполне могли оступиться и с адским грохотом лететь вниз, пока не разобьются о скалы в сотне метров под нами.
Мы достигли долины и бревенчатого настила, протянувшегося между двумя холмами. Красные безжалостно уничтожили его неделю назад. Каждый немецкий патруль, который приближался к советским позициям, безжалостно расстреливался.
«Штуки» непрерывно бомбили русские блиндажи. И вот однажды они нанесли такой сильный удар, что мы сумели захватить вражеские траншеи, которые превратились в ужасающий склеп.
В этот вечер я вместе с другим офицером перебрался через огромную гору трупов, накопившихся за последнюю неделю. Они уже начали разлагаться. Я специально пошел, чтобы посмотреть на тела красных, скошенных пулеметным огнем. Они валялись друг на друге неопрятной кучей. Каждый все еще сжимал в полусгнивших пальцах автомат.
В 06.00 я начал фотографировать эту жуткую картину.
Когда я смотрел в видоискатель, то увидел, что один из трупов шевельнулся. Хотя все трупы кишели тысячами отвратительных желтых червей, я все-таки решил выяснить точно, показалось ли мне это. У тела, которое вроде бы дернулось, капюшон был натянут на голову. Я подошел с пистолетом в руке и резко отдернул капюшон. Два глаза, пылающие яростью, уставились на меня. Это был большевистский командир. Он тихо лежал среди трупов со вчерашнего вечера, позволяя червям ползать по себе. Он имел свое персональное желание, которое долго лелеял: еврей, он был полон решимости отомстить за других евреев.
Человеческий фанатизм не имеет пределов.
Пикировщики совершенно разгромили соединение лесной тропы с дорогой, ведущей к морю. Сотни трупов русских лежали в их лисьих норах. Некоторые почерневшими пальцами сжимали повязки, наложенные слишком поздно. Офицер, раненный в ноги, едва успел снять брюки, как упал мертвым в пулеметное гнездо головой вниз. Его бледные ноги, по которым ползали сотни мелких личинок, торчали из земли.
Три молодых немца, отправленных в патруль в начале операции — это было 10 дней назад, сумели пробраться вниз к речке, несущейся по камням между укреплениями русских. Их тела лежали на камнях, глаза были широко открыты, на лицах пробилась рыжая щетина. Оголившиеся ребра уже пробили их зеленые куртки.
Мы добрались до знаменитого Туапсинского шоссе. Деревни на этом перекрестке больше не существовало, от нее остались лишь несколько огромных кратеров. Под железнодорожной насыпью виднелись маленькие тоннели, предназначенные для стока воды. Красные превратили их в
