входящих и исходящих бумаг и принялась за огромную кипу корреспонденции.
К середине дня мы не очень-то продвинулись с работой, и я сказал:
— Мы даже со «входящими» не разобрались…
— Можем завести корзину «незаконченных дел»…
— Типично по-женски, — сказал я. — Лучший способ решить проблему — переименовать ее. Вы не можете сами просмотреть часть этих бумаг и передать их без меня?
— Я уже сделала это…
— Тогда отберите те, где помечено «только информация», завизируйте и передайте дальше. Это даст нам передышку.
— Так и будем обманывать сами себя?
— А вы придумайте что-нибудь получше.
— Я думаю, надо получить письменное указание из Организации. Тогда мы хоть будем уверены, что занимаемся только теми делами, которыми должны заниматься. А в этой корзине наверняка много бумаг, которые нас не касаются.
— Любовь моя, иногда мне кажется, что ни одно из этих дел нас не касается.
Джин посмотрела на меня отсутствующим взглядом, что могло означать неодобрение. Но скорее всего, она думала о своей прическе.
— В честь дня рождения идем в тратторию, — объявил я.
— Но я ужасно выгляжу…
— Конечно, — согласился я.
— Мне нужно причесаться. Дайте мне пять минут.
— Даю вам шесть! — Я был щедр. Она действительно думала о прическе.
Мы позавтракали в траттории «Терацца»: домашняя лапша по-карбонарски, мозговая кость, кофе. В течение всего ленча — Пол Роджер. Марио поздравил меня с днем рождения и поцеловал Джин, чтобы подчеркнуть торжественность момента. Он щелкнул пальцами. Появился ликер. Я щелкнул пальцами, и снова зазвучал Пол Роджер. Так мы и сидели, пили шампанское с ликером «Стрега», щелкали время от времени пальцами и пытались постичь абсолютную истину и уверовать в собственную безграничную мудрость. Вернулись в контору в 3.45, и я впервые осознал, как опасен линолеум на лестнице.
Когда я входил в кабинет, селектор жужжал, как пойманная в кулак муха.
— Да? — сказал я.
— Немедленно, — потребовал Долиш.
— Немедленно, сэр, — осторожно отозвался я.
Мой начальник Долиш занимал единственную в здании комнату с двумя окнами. Она была удобной, однако сверх меры заставленной не слишком ценной антикварной мебелью. Пахло отсыревшим пальто. Долиш был педантом и всегда выглядел как коронер короля Эдуарда. Тусклые волосы тронуты сединой, длинные тонкие руки. Читая, он водил кончиками пальцев по странице, как будто осязание помогало лучше понимать текст.
Он взглянул на меня из-за стола.
— Это вы падали на лестнице?
— Я споткнулся, — сказал я. — Снег налип на ботинки.
— Конечно, мой мальчик, это снег, — усмехнулся Долиш. Мы оба уставились в окно: снег пошел еще сильнее, ветер гнал его по улице и большие белые хлопья неслись вдоль сточной канавы.
— Я сейчас готовлю премьер-министру очередное дело № 378. Ненавижу эти дела по урегулированию — на них слишком легко подскользнуться.
— Это верно, — сказал я и обрадовался, что мне не придется это дело подписывать.
— Как вы думаете, — спросил Долиш, — этот парень ненадежен?
Дело № 378 было периодическим обзором лояльности «закрытых» особ — всяких важных химиков, инженеров и т. д. Я знал, что Долишу просто необходимо поразмышлять вслух, поэтому только хмыкнул в ответ.
— Вы же знаете, кто меня беспокоит. Вы знаете его.
— Никогда не занимался его делом. — Пока еще молено было выбирать, я постарался ясно дать понять, что ничего не знаю. Мне было известно, что у Долита имелась еще одна неприятная бомбочка под названием «Дело № 378, подраздел 14» — дело профсоюзных боссов. Прояви я малейшую заинтересованность, и оно окажется на моем столе…
— Что лично вы думаете о нем? — спросил Долиш.
— Способный молодой студент. Социалист. Получил диплом с отличием и очень доволен собой. Однажды утром он проснется обладателем замшевого жилета, двух детишек, работы в рекламном агентстве и закладной на 10 тысяч в Хемпстеде. Подписан на «Дейли Уоркер», так что может со спокойной совестью читать «Стейтсмен». Вполне безобиден. — Я надеялся сойти за неумелого болтуна.
— Очень хорошо, — сказал Долиш, переворачивая страницы досье. — Мы дадим вам эту работу.
Я никогда не полажу с боссом.
Долиш начертал распоряжение на первом листе дела и швырнул папку в корзину «Исходящие».
— Есть еще одна проблема, — сказал он, потянулся за тонкой папкой, открыл ее и прочитал имя:
— Олаф Каарна. Вы его знаете?
— Нет.
— Журналисты, имеющие высокопоставленных неосторожных друзей, называют себя политическими комментаторами. Каарна — один из них. Его информация пользуется авторитетом. Сам он — финн. С комфортом.
Последним словечком Долиш пользуется, чтобы подчеркнуть высокие личные доходы.
— Тратит уйму времени и денег для сбора сенсационной информации. Два дня тому назад он обратился к сотруднику нашего посольства в Хельсинки. Просил подтвердить пару мелких технических деталей для статьи, которую намерен напечатать в следующем месяце в «Кансан уутисет». Это левая газетенка. Если найдется что-то, способное нанести нам ущерб, то именно она может зажечь фитиль. Конечно, мы не знаем, что раскопал Каарна, но он утверждает, что имеет доказательства, будто бы британская разведка проводит в Северной Европе широкомасштабную операцию с центром в Финляндии.
Долиш улыбнулся, произнеся эту тяжеловесную фразу, и я улыбнулся тоже. Предположение, что Росс в Военном министерстве руководит огромной шпионской сетью, было весьма забавно.
— А что ответил ему сотрудник посольства?
— Бог его знает, — отмахнулся Долиш. — Но это дело надо выяснить. Несомненно, Росс пошлет кого-нибудь из своих. Министерство иностранных дел тоже в курсе, и вряд ли О’Брайан проигнорирует возникшую ситуацию.
— Это напоминает мне вечеринку, где все принимаются обсуждать ту девушку, которая ушла первой.
— Именно, — подтвердил Долиш. — Вот почему я хочу, чтобы вы отправились туда уже завтра утром.
— Минутку, — сказал я. Масса причин делала мой отъезд невозможным, но алкоголь еще туманил мой мозг. — Паспорт. Получим ли мы его в Министерстве иностранных дел или срочно затребуем у военного ведомства, в любом случае мы себя обнаружим. Они нас задержат, если захотят.
— Загляните к нашему другу в Элдгейте, — подсказал Долиш.
— Но сейчас уже полпятого вечера…
— Точно, — Долиш был непробиваем. — А ваш самолет вылетает в 9.50 утра. У вас в запасе еще 16 часов.
— Кроме того, я переутомился. — Это был мой последний довод.
— Переутомление — это просто состояние ума. Над некоторыми заданиями вы работаете гораздо больше, чем надо, над другими — наоборот. Нужно быть беспристрастнее.
— Но я даже не знаю смысла моей поездки в Хельсинки.
