пойдет направо, его съедят волки. Если он пойдет налево, он съест волков. А если он пойдет прямо, он съест сам себя». Вот что говорит нам Чехов, мистер Джолли. Сегодня вечером вы уйдете отсюда Лайамом Демпси, но не оставите в этой комнате ничего своего. Судьба дала всем своим клиентам номера, — он провел рукой по своим пронумерованным коробкам, — и сколько бы раз мы ни меняли свое обличье, она всегда помнит наш номер…
— Ты прав, Санни, — сказал я, поразившись, какая богатая философская жила открылась в этом неприметном захолустье.
— Я прав, мистер Джолли, поверьте — я прав…
2
Аэропорт Хельсинки — не самое подходящее место для конфиденциального телефонного разговора. Аэропорты вообще редко для этого пригодны — там установлены местные коммутаторы, разговоры записываются и, кроме того, слишком много полицейских, изнывающих от избытка свободного времени. Поэтому я взял такси и поехал на железнодорожный вокзал.
Хельсинки похож на хорошо управляемый провинциальный городок. Он пахнет деревьями и кипящим маслом, как деревенский магазинчик. Модные рестораны включают в меню копченые языки северных оленей вместе с говяжьим филе а ля Россини и делают вид, что они прекрасно уживаются с бесконечными озерами и лесами, похороненными глубоко под снегом и льдом. Хельсинки — всего лишь приложение к Финляндии, городская случайная фантазия, где полмиллиона людей пытаются забыть о том, что на расстоянии одной автобусной остановки начинаются тысячи и тысячи квадратных миль одиночества и арктической пустоши.
Огромное коричневое здание вокзала было похоже на приемник выпуска 1930 года. Мужчины с красными после сауны лицами торопливо шли вдоль длинных рядов заляпанных грязью автобусов. Время от времени раздавался неприятный скрежет зубчатых передач, и один из них срывался с места, чтобы нестись дальше по бесконечным дорогам страны.
В кассовом аппарате я разменял пятифунтовую банкноту и занял телефонную кабинку. Трубку сняли немедленно, как будто на другом конце провода сидели у телефона в ожидании звонка.
— «Стокманн»? — спросил я. Это был крупный универсам в Хельсинки, чье название даже я смог произнести.
— Ei, — ответил человек, снявший трубку. «Ei» значит «нет».
Я сказал «Hyvaa iltaa», то есть «добрый вечер». Я долго тренировался в произношении этой фразы. Мой собеседник дважды сказал «Kiitos» — «спасибо». Я повесил трубку. На привокзальной площади поймал другое такси, ткнул пальцем в карту улиц, и шофер кивнул головой. Мы влились в дневной поток машин на Алексантеринкату и через какое-то время остановились у порта.
Было довольно тепло для этого времени года. Настолько тепло, что в районе гавани во льду были сделаны проруби, в которых плавали утки, но все-таки недостаточно тепло, чтобы ходить без меховой шапки. Если, конечно, вы не хотели, чтобы ваши уши отвалились и раскололись на мелкие кусочки.
Пара тележек, покрытых брезентом, обозначала место утреннего базара. На берегу морская пена смерзлась в грязные глыбы льда. Небольшая группа солдат и военный грузовичок ждали парома. Время от времени солдаты смеялись и, резвясь, толкали друг друга. Пар от их дыхания поднимался вверх, как дым над сырыми дровами.
По прорубленному во льду каналу подошел паром. Загудел, пуская пар, который протянулся новым шрамом в замерзающем воздухе, подчеркивая мокрую рану стылого неба.
Укрывшись за шпангоутом, я закурил сигару «Галуа» и наблюдал, как военный грузовик вползал на погрузочный пандус. На рыночной площади стоял человек с большой связкой воздушных шаров, наполненных водородом. Ветер подхватывал их, и шары раскачивались над продавцом, как ярко раскрашенный тотем, так, что он с трудом сохранял равновесие. Седовласый бизнесмен в каракулевой шапке коротко спросил о чем-то у продавца. Тот кивнул в сторону парома. Седой мужчина отошел от него, так и не купив шарика. Я почувствовал, как закачался паром под тяжестью грузовика. Раздался гудок, предупреждающий последних пассажиров, плеснула вода, и тупоносая посудина двинулась в путь, раздвигая гущу плавающего льда.
Седовласый мужчина присоединился ко мне на палубе. Это был крупный человек, чье тяжелое пальто только подчеркивало его габариты. Серая каракулевая шапка и меховой воротник хорошо подходили к его волосам, сливаясь с ними, когда он поворачивал голову в сторону моря. Ветер выдувал искры из его трубки. Он облокотился на поручень рядом со мной, и мы оба рассматривали огромные ледяные глыбы. Казалось, что кабаре тридцатых годов разбросали по этой гавани свои великолепные белые рояли.
— Извините, — сказал седовласый, — вы случайно не знаете номер телефона универсама «Стокманн»?
— 12-181, — сказал я, — если только вам нужен не ресторан.
— Номер ресторанного телефона я знаю, — сказал мужчина, — 37-350.
Я согласно кивнул.
— Зачем они все это затеяли? — спросил он.
Я пожал плечами:
— Кто-то в организационном отделе начитался шпионских романов.
Моего собеседника явно передернуло от слова «шпионские». Это одно из тех слов, которых следует избегать так же, как художники избегают слова «художник».
— Все мое время уходит на то, чтобы запоминать, что говорите вы и что говорю я, — пожаловался он.
— Мое тоже, — сказал я. — И возможно, мы все время говорим не то.
Человек с меховым воротником рассмеялся, и из его трубки вылетело несколько искорок.
— Итак, их двое. Оба остановились в гостинице «Хельсинки», и мне кажется, что они знают друг друга, хотя и не разговаривают.
— Почему?
— Прошлым вечером они остались в столовой вдвоем. Оба сделали заказ на английском языке и достаточно громко, чтобы услышал каждый из них, и все же они не представились друг другу. Два англичанина в чужой стране ужинают в одиночестве и даже не обменяются приветствием. Я хочу спросить, естественно ли это?
— Вполне, — ответил я.
Седовласый пососал трубку и кивнул головой, обдумав мой ответ и добавив эту информацию к своему опыту.
— Один примерно вашего роста, худощавый — килограммов семьдесят пять, тщательно бреется, голос четкий, держится и разговаривает, как армейский офицер. Ему примерно тридцать два года. Второй выше ростом, говорит громко с преувеличенным английским акцентом, лицо очень белое, часто смущается. Ему около двадцати семи лет, худой, весит, наверное…
— Хорошо, — прервал я, — картина ясна. Первый — человек Росса, из Военного министерства, второй — из Министерства иностранных дел.
— Мне тоже так показалось. Первый зарегистрировался под именем Сигера. Вчера вечером он распил рюмочку с вашим военным атташе. Второй называет себя Бентли.
— Вы хорошо поработали! — сказал я.
— Это самое малое из того, что мы могли бы сделать, — ответил он, неожиданно показав на замерзшее море. Кто-то возник на палубе за нашими спинами. Мы уставились на один из ледяных островков, как будто только что обменивались о нем впечатлениями. Подошедший неловко затоптался, привлекая внимание.
— Одна финская марка, — сказал он. Получил плату за проезд и вернулся в служебную кабину.
— Помимо этих понтеров из частной школы, имел ли Каарна контакты с другими иностранцами? — продолжил я разговор.
