Я помолчала, а потом так и сделала. Я рассказала ей о львах, лошадях и слонах. Рассказала, как переживала за акробатов и смеялась над клоунами. О сахарной вате и фиолетовом крокодиле, которого купила Кикит. В конце я обратилась к Роне:
— Хороший цирк. Маме бы понравился.
— Она ненавидит запах животных.
— Она не знает, как они пахнут.
— Что?
— Она никогда не была в цирке.
— Никогда?
Я покачала головой, и Рона заметила:
— Забавно. А я думала, что была.
Мы немного помолчали, а потом снова заговорили с мамой. Немного погодя Рона вышла, а я осталась дежурить одна. Я тихо шептала, звала Конни по имени, дотрагивалась до ее руки. Я ожидала, что Рона воспользуется моим присутствием и отдохнет, но она вернулась уже через десять минут с двумя чашками кофе для нас обеих.
Мы выпили кофе в полном молчании, выбросили чашки в мусорное ведро и стояли, тесно прижавшись друг к другу. Неловкость ушла. Мы были одной семьей, а все остальные чувства и эмоции перед лицом смерти стали вдруг такими мелкими и незначительными.
— Как дела дома? — шепотом спросила Рона.
— Отвратительно, — также шепотом ответила я.
— Не хочешь ей рассказать?
— Хочу, но не буду.
— Возможно, это приведет ее в чувство. Шок выведет ее из комы, знаешь, такое случается.
Рона очень напугала меня, когда внезапно повысила голос.
— Мама? Ты слышишь меня, мама? Клер тут. Она прилетела, чтобы повидать тебя. Проснись и поговори с ней. А со мной все в порядке, правда.
Конни не подавала признаков жизни.
Рона повернулась ко мне:
— Она до сих пор со мной воюет, не открывает глаз мне назло.
— Может, мы ведем себя неправильно, — предположила я. — Доктор говорит, что мы должны успокоить ее и убедить, что она может нас покинуть.
Рона выглядела потрясенной.
— Он и мне говорил то же самое, но я не в состоянии сказать матери, что она может умереть.
— А мы и не станем этого делать. Мы всего лишь скажем, что ей не обязательно так держаться за жизнь и мучить себя, если она устала. Надо быть милосердными.
— Но мама нужна мне. Я хочу, чтобы она проснулась. Мне столько всего надо ей рассказать.
Я обняла сестру за плечи. Мы с ней всегда по-разному смотрели на жизнь, но сейчас я прекрасно понимала ее боль, отчаяние и страх. Рона была в ужасе от того, что она столько не успела сделать.
Ты никогда не сможешь быть лучше, чем ты есть, любила повторять мама. В последний раз она говорила эту фразу всего лишь две недели назад. Этот урок не прошел даром и для Роны.
— Мама думала, что я легкомысленная, но я действительно любила Джерри, любила Гарольда, и они искренне любили меня. За то короткое время, что я провела с каждым из них, я чувствовала себя совсем иным человеком. Чувствовала себя счастливой и в безопасности. Хорошо, пускай я не работала так, как она или ты, но разве это делает меня такой уж плохой?
— Да нет.
— Почему же мама считала меня такой?
Я с трудом понимала, что говорит Рона.
— Может, она ревновала?
— Ревновала?
— Ты жила в роскоши, о которой она мечтала, но которую не могла себе позволить. Либо не могла, либо не решилась, и чувствовала себя трусливой. А у тебя хватило мужества. И она завидовала этому.
— Правда?
Утро плавно перешло в день. Несколько раз заглядывали врачи и нянечки, занимаясь какой-то ерундой, возясь с карточками, аппаратурой или капельницами и не делая ничего существенного. Заходил священник, но Конни даже не моргнула.
Рона немного поспала, свернувшись калачиком в кресле, потом проснулась и вернулась на свое место за спинкой кровати. Я ожидала, что она поедет домой, чтобы принять душ и привести себя в порядок, но она выходила из палаты только за кофе и едой и сразу же возвращалась обратно. Впервые за многие годы я видела ее такой неприкрашенной и неухоженной. В таком виде она казалась мне более близкой. Я подумала, что так она выглядела гораздо привлекательнее, и сказала ей об этом.
Рона вздохнула.
— Мама тоже так считала, — она закрыла глаза, повертела головой, чтобы размять шею и снова вздохнула. — Ты когда-нибудь думала о смерти?
— Старалась не думать.
— И неудивительно. Ты слишком ярко живешь. А вот я думала. Я часто думаю о том, что никогда бы не решилась сделать, но очень хотела бы.
Я разозлилась. Конни говорила мне практически то же самое, но, черт возьми, так не должно быть! Она столько всего могла сделать. Могла наслаждаться жизнью, вместо того чтобы разыгрывать из себя мученицу.
Я глубоко вдохнула. Злость отступила.
— А что бы ты хотела сделать? — спросила я Рону.
— Родить детей. — Она бросила на меня взгляд, который рассмешил меня.
— Это меня не удивляет. Ты великолепно находишь общий язык с моими. Но еще не поздно. Мама бы это одобрила.
Рона наклонилась вперед и оперлась руками о спинку кровати.
— Она считала меня слишком ветреной для этого.
Я облокотилась о спинку кровати.
— Она права?
Сестра пожала плечами.
— Когда ты слышишь это постоянно, то и сама начинаешь так думать. Не знаю, зачем я слушала.
— Не только ты. Я слушала тоже. Конни — моя опора.
Рона посмотрела на меня в изумлении.
— Это ты ее опора. Ты же всегда была самой сильной в семье, Клер. Можешь спорить сколько угодно, но это так.
— Я всегда могла рассчитывать на ее безоговорочную поддержку.
— Правильно. На поддержку. Но именно ты всегда за все отвечала. Ты созидатель, голос мудрости. Гораздо больше, чем мама или я.
Я не чувствовала себя ни созидателем, ни голосом мудрости. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Жизнь или смерть — вот ее выбор, подтверждающий мою собственную беспомощность. А я- то думала, что обладаю властью над происходящим.
Мы с Роной сколько угодно могли спорить о том, кто кого поддерживал, но суть оставалась неизменной — тот фундамент, на котором строилась моя жизнь, покачнулся. Я чувствовала этот удар, и мне хотелось прогнуться под его сокрушающей силой.
Я уже не раз пожалела об отсутствии Броди. Это он являлся созидателем и голосом мудрости. Я бы с удовольствием переложила на его плечи часть своей беды.
Но Броди не было. Только Конни, Рона и я. Ночь сменила день, и с каждым часом черты маминого
