гости, с какой целью. В квартире Гордиевского еще долго под бдительным присмотром жила его семья — жена Лейла и две дочки…
— Нас всех допрашивали, заставляли писать подробнейшие рапорты! Кости трещали, хотя это был не 37-й год... Позже сценарий ухода Гордиевского удалось восстановить в деталях: когда Олег выбежал из дома, от английского посольства в разных направлениях одновременно отъехало с десяток авто. Какие-то взяли под наблюдение наши спецслужбы, но некоторые ушли от хвоста. Одна из машин в заранее условленном месте подобрала Гордиевского, и на следующий день его переправили в Финляндию. На случай пограничного досмотра он несколько часов провел в багажнике со связанными руками и залепленным скотчем ртом: если бы обнаружили, сказал бы, что похищен и вывезен насильно. Безусловно, это было серьезным психологическим испытанием: лежать в полном неведении, ежесекундно ожидая услышать звуки погони. Когда из автомагнитолы полилась музыка Сибелиуса, Гордиевский понял, что на свободе…
Потом англичане предлагали руководству ПГУ: отдайте семью, и мы никого из ваших не тронем. «В лесу» (так на профессиональном сленге именуют Ясенево) не согласились. И тогда МИ5 в один присест выслала из Лондона двадцать пять советских дипломатов и журналистов… На мой взгляд, это была глупость с нашей стороны. Зачем превращать в заложников жену и детей, сводить счеты с ни в чем не повинными людьми? Позже семья Гордиевского выехала в Англию, договариваться об их освобождении в Москву прилетал лорд Николас Беттел. Но любопытнее другое: Лейла не захотела жить с мужем, не простив ему предательства — не Родины, а семьи. Он ведь бежал, не сказав жене и девочкам ни слова, по сути, бросил их на произвол судьбы… Все это лишь подтверждает известную истину: изменники не могут быть счастливы.
В вышедшей позднее на Западе книге Гордиевский лестно написал обо мне. Мол, среди редкостных уродов, наводнивших лондонскую резидентуру, нашлось лишь два приличных человека, с которыми было приятно работать. Один из них — Кобаладзе. Когда я впервые прочел этот пассаж, невольно покрылся холодной испариной: комплимент из уст предателя звучал весьма двусмысленно…
Был и еще эпизод, связанный с Гордиевским. Сейчас это воспринимается как забавная шутка, дружеский розыгрыш, а тогда все выглядело не столь безобидно. Мишка, мой сослуживец по отделу, как-то обнаружил в своем рабочем столе старую визитную карточку Олега, где на тыльной стороне рукой того была начертана фраза: «С приветом! Гордиевский». Забавы ради Мишка подговорил молодого коллегу, чтобы тот 31 декабря съездил ко мне домой на Сокол и опустил конверт в почтовый ящик. Типа подарок на Новый год! Потом я внимательно изучал штампы и убедился, что они фальшивые, но при беглом взгляде все смотрелось вполне натурально, особенно если помнить, что дело происходило после бурной новогодней ночи… Мы с женой заранее решили, что утром отправимся на прогулку в Серебряный Бор. Выходя из подъезда, я автоматически заглянул в ящик и достал из него конверт… Остатки винных паров моментально выветрились из моей головы, я тут же протрезвел. Меня даже не удивило, что почтальон успел разнести корреспонденцию. И это 1 января! Сразу дико испортилось настроение. Подумал: «Вот гадина какая! И в Москве не оставляет в покое!» Жену расстраивать не стал, мы, как и планировали, поехали в Серебряный Бор. Зима в том году выдалась снежная, за ночь намело сугробов, которые никто не собирался чистить. Словом, я долго тыкался, пытаясь найти место для парковки. Наконец отыскал свободную площадку у одного из домов, оставил машину, и мы пошли гулять. Возвращались другой дорогой, и я увидел, где припарковался. Оказалось, у дачи английского посла! На душе стало совсем хреново. Ну, блин, попал, кранты! Сначала, значит, получил весточку от предателя Гордиевского, а потом поехал к резиденции, дабы продемонстрировать: сигнал принят! Если бы меня прихватила наша контрразведка, ни за что на свете не доказал бы, будто это случайные совпадения.
С превеликим трудом дождался первого рабочего дня, прибежал на службу и пошел сдаваться своему старшему товарищу, возглавлявшему английский отдел. В коридоре встретил такого же погорельца, который стал рассказывать, что накануне ему всю ночь звонили откуда-то из-за границы. Сигналы идут, а звука нет, только буль-буль в трубке. Я говорю: «Кажется, за нас взялись всерьез!» Прихожу к начальнику, говорю: так, мол, Игорь, и так, вот привет из Лондона. И протягиваю визитку Гордиевского. Тот схватил карточку, приказал мне срочно писать подробный рапорт, а сам понесся с докладом в кабинет к Виктору Грушко, заместителю начальника ПГУ. Вдвоем они пошли к Владимиру Крючкову, руководившему разведкой. Дело-то нешуточное! А я понуро стоял под дверью, ожидая высочайшего решения. Тут меня и увидел Мишка, который, собственно, и заварил кашу с визиткой. Говорю ему: «Погорел я, дружище». И рассказываю в красках всю историю… Мишка хватается за голову: «Ты успел доложить начальству?! Это же была шутка! Я разыграл тебя! Беги, давай отбой!» Опять иду к Игорю, тот, матерясь и проклиная чертовых весельчаков- самоучек, мчится к Грушко… Кипеж на все ПГУ! После обеда, когда обстановка нормализовалась и градус напряжения упал, я в коридоре нос к носу столкнулся с Крючковым и Грушко. Главный разведчик не знал меня в лицо, а его зам прежде возглавлял английский отдел, был моим непосредственным начальником. Виктор Федорович шепнул: «Владимир Александрович, это Кобаладзе, поднявший шум из-за визитки Гордиевского». Крючков посмотрел на меня, хмыкнул, обронил сквозь зубы: «Ну шутники, мать вашу!» — и пошел дальше. Пронесло, словом, хотя десятью годами раньше за подобные розыгрыши башку запросто могли открутить…
— Был еще парень, который параллельно со мной учился в Краснознаменном институте и потом остался в Японии, но я его плохо знал.
— Кто сказал, что это настоящая фамилия? СВР ничего не комментирует, Госнаркоконтроль, где якобы служил сын перебежчика, от всего открещивается… Впрочем, дело не в имени. Сразу было ясно: без предательства не обошлось, агенты не сами опростоволосились, их сдали. Не должен один человек располагать сведениями о стольких нелегалах. Это против правил. Внутреннее расследование продолжается, за утечку информации головы наверняка полетят, но я уже говорил: в разведке многое строится на доверии. За каждым ведь следить не будешь, телефоны всех сотрудников на прослушку не поставишь…
— Англичане не идиоты, они прекрасно понимали, к кому есть смысл подкатываться, а с кем говорить бесполезно. Меня не трогали, а вот товарища зацепить пробовали. Пообещали ему дом, машину, работу, полмиллиона фунтов подъемных — колоссальную по тем временам сумму. Видимо, имели компромат, хотя приятель даже сейчас не колется, какой именно. А тогда он сказал вербовщикам обескуражившую их фразу: «Как я потом папе в глаза смотреть буду?» И англичане отпали… Далеко не каждому по силам жить с грехом на душе, вот и пытаются изменники оправдать предательство. Тот же Гордиевский придумал себе имидж советского Филби, который, по сути, не был предателем. Ким сначала избрал путь служения коммунизму, а потом уже вступил в контакт с нашей разведкой и по ее заданию пошел на работу в английскую. Филби не изменял идеалам, напротив, работал над их реализацией. Олег тоже старается изобразить, будто переметнулся к противнику не из-за денег или иных материальных благ, а исключительно из идейных соображений.
— Странная и путаная фигура. Одно время я даже защищал его, не видя оснований прямо обвинять в предательстве. Пока Калугин не выступил в американском суде с показаниями против наших агентов. О Сергее Каузове, бывшем муже Кристины Онассис, Калугин написал, что тот работал на советскую разведку. Такое уже непростительно. Есть версия, что Калугин знал человека, вербовавшего Олдриджа Эймса, и мог дать американцам наводку, позволившую вычислить лучшего нашего агента последнего времени. Словом, Калугин сжег мосты… Конечно, ни одна спецслужба мира не избегает просчетов. У всех есть предатели, перебежчики. Как говорится, в семье не без урода. Для ПГУ богатым на разоблачения был 1985-й. Его позже назвали годом шпиона. Я присутствовал на закрытом процессе Сергея Моторина, завербованного в Вашингтоне ФБР и расстрелянного в Москве по приговору суда. По сути, майор особого вреда СССР не принес, симпатичный парень, запутавшийся в чувствах и не сумевший вовремя остановиться. Позже я встречался с его вдовой и матерью. Более тягостного разговора в моей жизни не было. Мама продолжала
