Академии, который оказал громадную, практически неоценимую, помощь нашей семье в те очень трудные для нас годы. Не удивительно, что мать осталась ему благодарна на всю жизнь. Я не могу исключить, что в биографии Топчиева были, как это утверждает Горелик, неблаговидные поступки, но ни мне, ни моей матери ничего о них неизвестно.
________________________________
Конечно же, Г. Горелик, который окончил университет в 1972 г., не знал, да и не мог знать ни моего отца, ни отношений, которые царили в нашей семье. Это его, видимо, и не очень интересовало. Иначе он мог бы поговорить об этом со мной, как делают другие люди, занимающиеся историей физики.
В противоположность утверждениям Горелика, отношения между моими родителями были очень дружескими. Я хорошо помню, что когда что-нибудь интересное случалось в Институте (Институт физических проблем АН СССР), отец всегда рассказывал об этом матери, часто в моем присутствии. Поэтому я знал довольно много об институте и его сотрудниках задолго до того, как пошел туда работать. То же самое было и с событиями в международной жизни. У отца был очень хороший, по тем временам, коротковолновый приемник, переделанный из американской танковой рации, и он регулярно слушал ВВС по-английски. Кстати, выдержка из справки КГБ, приведенная в статье Горелика, почти наверняка была записана, когда отец рассказывал матери о введении советских войск в Венгрию - событии, которое глубоко его потрясло. Мне было тогда около 10 лет и я хорошо это запомнил.
По нескольку раз в день отец прибегал на кухню, которая, как и во многих других семьях, служила не только кухней и столовой, но и местом общения, чтобы пересказать последние новости. Тогда никому и в голову не приходило, что в нашей квартире могла быть установлена подслушивающая аппаратура. Конечно же, моя мать прекрасно знала о политических взглядах и настроениях отца и, конечно же, не Г. Горелику об этом судить.
Теперь несколько слов об этих политических взглядах. Это правда, что мой отец всю свою жизнь был исключительно просоветским человеком. Он верил в социалистические идеалы. Он вообще был идеалистом. Например, до очень зрелого возраста он думал, что плохих людей на свете не бывает просто потому, что плохо быть плохим и все должны это понимать. Его отношение к людям с возрастом, конечно, изменилось, но идеалистом в душе он остался на всю жизнь. Я только хотел бы подчеркнуть, что в социалистических идеалах, приверженцем которых он был, как и в идее Советского государства нет ничего дурного. Идея ведь в том, что все и особенно власть предержащие стараются сделать все для блага своих сограждан. Что же в этом плохого? Просто мы, люди, недостаточно для этого хороши. На нашей планете множество добрых, честных и глубоко порядочных людей, которые могли бы сформировать настоящее социалистическое общество. К сожалению, такие люди никогда не добиваются власти... Именно в такое 'хорошее' советское государство верил мой отец, и именно об этой его вере написала моя мать в своей книге. Кстати, мой отец никогда не отождествлял государство, в котором мы тогда жили, с социалистическим. Он ненавидел Сталина, который был типичным диктатором, и был очень рад переменам, которые начали происходить после 20го съезда КПСС. Он верил в то, что наше государство может измениться, как и в то, что хорошим человеком быть лучше, чем плохим. Именно поэтому события 1956 года в Венгрии явились для него почти личной драмой.
***
Разумеется, я не могу не написать несколько слов о Евгении Михайловиче Лифшице, ближайшем 'друге' и ученике моего отца. Я согласен с Г. Гореликом, что роль Е. М. Лифшица в написании текста 'Курса теоретической физики' никогда не вызывала сомнений. Да, он писал текст и переписывал его, если получалось неудачно. Это было одной из его основных служебных обязанностей. Была ли его роль сколько- нибудь определяющей? В этом я позволю себе усомниться. Вероятно, не все знают, что самый первый том этого курса, 'Механика', был первоначально написан в соавторстве не с Е. М. Лифшицем, а с Л. М. Пятигорским еще в 30е годы. Я как-то сравнил два варианта этой книги и могу утверждать, что разница между ними минимальна. Впоследствии Пятигорский совершил какой-то, по мнению моего отца, исключительно неэтичный поступок и все отношения между ними были разорваны. Позднее (в 50е годы) эта книга была переписана уже в соавторстве с Лифшицем.
Евгений Михайлович обладал очень обширными, поистине энциклопедическими, знаниями в области теоретической физики, но ему не хватало то ли какой-то творческой жилки, то ли интереса к науке, но отец не высказывал никакого восторга Е. М. Лифшицем, как физиком-теоретиком. Думаю, что если бы мой отец не попал в эту ужасную катастрофу, Евгений Михайлович так никогда бы и не стал ни членом корреспондентом Академии наук, ни академиком.
Хочу подчеркнуть, что отсутствие у Е.М. Лифшица интереса к самостоятельной исследовательской работе, это не мой домысел. Это легко проиллюстрировать, просмотрев, например, список научных трудов Евгения Михайловича. В отличие от подавляющего большинства теоретиков, у него очень мало работ, где он является единственным автором. Например, за период 1948-1985 годов у него всего 6* таких работ и последняя из них датирована 1958 годом. Для сравнения могу привести число самостоятельных работ у других известных физиков-теоретиков за этот же период (более ранние данные отсутствуют в той базе данных, которой я пользуюсь): И.М. Халатников - 20, И.М. Лифшиц (младший брат Евгения Михайловича) - 21, А.А. Абрикосов - 37, В.Л. Гинзбург более 90. Не следует также забывать, что у последних четырех значительное количество работ написано в содружестве с учениками и аспирантами, когда и идея, и постановка задачи принадлежит руководителю, а у Евгения Михайловича не было ни учеников, ни аспирантов.
_______________________________
*В своем отклике Горобец написал, что таких работ было не 6, а 7, но я больше доверяю сайту Web of Science, которым я воспользовался. Подозреваю, что Горобец включил в этот список научно-популярную статью про сверхтекучесть, опубликованную в 1958 году в американском журнале Scientific American. Такие статьи пишутся по договоренности с журналом за соответствующую плату и научными работами не являются.
_______________________________
Сравнивая двух братьев Лифшиц, могу еще добавить, что, когда мой отец умер, на должность заведующего теоретическим отделом Института был приглашен из Харькова Илья Лифшиц. Никому и в голову не пришло назначить на эту должность Евгения.
Многие, наверное, слышали, что у моего отца была страсть к классификации. Он классифицировал почти все, в том числе и физиков-теоретиков. В этом случае он пользовался логарифмической шкалой, аналогичной астрономической шкале яркости звезд, в которой каждый следующий класс в 10 раз слабее предыдущего. Самой яркой 'звездой' этой классификации был Эйнштейн, которому и был присвоен класс 0,5, а самый последний класс имел категорию 5 (в 30000 раз слабее Эйнштейна). Последний, 5й, класс присваивался тем, чьи работы Ландау считал патологическими. Если говорить о физиках, то критерием была, разумеется, не 'яркость', а реальный вклад в физику, который мог и не совпадать талантом данного ученого. У меня есть классификация советских физиков-теоретиков, написанная моим отцом и относящаяся к середине или концу 50х годов. Себя самого он относил к классу 2 - сделал в 30 раз меньше Эйнштейна. В классе 2,5 было всего два человека - В.А. Фок и Я.Б. Зельдович. Замыкал классификацию Д.Д. Иваненко со своим 5м классом.
Евгений Михайлович принадлежал в это время к предпоследнему классу 4,5. Именно этим я и руководствуюсь, когда говорю о маловероятности избрания Евгения Михайловича членом-корреспондентом
