унижение. Она стала мученицей сродни первым апологетам Христа. И в конечном итоге на ее долю выпало больше страданий, чем на долю ее матери. Мы все чувствуем силу ее жертвенности. Кто из нас в свое время не впадал в отчаяние, страдая от непонимания тех, кто нас окружает? Кто из нас не знает, что такое оказаться один на один с враждебным миром, когда идти не к кому, когда никому нет дела до твоих горестей? Когда тебя никто не любит, когда рядом нет никого, чей голос мог бы тебя поддержать? Когда никто не произнесет таких нужных и таких простых слов, как «я тебя понимаю»? Любой, кто посмотрит на ее картины, увидит в них одиночество и боль сродни его собственным. О, в этих картинах есть нечто большее: это та сила, что способна трансформировать одиночество и боль отдельного человека в великую силу искусства. Ни один художник нашего века не имеет достаточного потенциала, чтобы оказывать такое воздействие на человеческую душу.
За столом воцарилась тишина.
Заерзав на стуле, журналист деликатно откашлялся и спросил:
– Так каковы конкретно ваши планы по представлению картин?
Ричард закинул руку за спинку своего стула. Вновь в его манерах появилась обычная непринужденность.
– Если остановиться на главном, то мы надеемся взять те восемнадцать картин, что сейчас находятся в галерее Фальконе, и добавить к ним примерно дюжину тех, что Эми хранит у себя в Штатах. Есть еще несколько картин, которые Мэйсон раздала или выменяла на еду за те годы, что жила в Париже. Эти картины мы тоже попытаемся раздобыть. Таким образом, мы хотим собрать все картины Мэйсон Колдуэлл вместе, в одной коллекции, и представить их на выставке в одном павильоне. Естественно, это займет некоторое время. Чиновники от комитета чинят препятствия. Но я уверен, что мы добьемся своего. И, зная силу убеждения ваших слов, я уверен в том, что ваша статья поможет их переубедить.
Катбер засмеялся:
– Но выставка открывается через месяц. Как вы сможете за столь короткий срок раздобыть картины и построить павильон?
– К открытию мы, конечно, не успеем. Но выставка продлится несколько месяцев, и настоящее, сакральное открытие выставки состоится не раньше 14 июля. Тогда, в столетнюю годовщину Республики, когда весь Париж будет праздновать, когда состоится театрализованное представление со взятием Бастилии, гулянья и фейерверки, вот тогда все и начнется всерьез. А мы постараемся успеть все закончить незадолго до главного юбилея Франции, скажем 21 июня.
– Допустим. А потом? Потом куда уйдут картины?
– Это решать Эми. Картины принадлежат ей. Я надеюсь, что картины не разойдутся по частным коллекциям, не попадут в руки спекулянтов, но станут достоянием той организации, которая сможет достойно ими распорядиться, показать их миру.
– Как насчет правительства Франции? Вы, полагаю, знаете, что французские законы обязывают музеи действовать так, чтобы лучшие произведения французских мастеров оставались в стране, перекупая их у иностранных коллекционеров.
– Я знаю. Но даже если эти картины были созданы во Франции, они принадлежат кисти художницы- американки.
– Это так, но французы довольно странный народ. У них на этот счет может быть иное мнение.
Мэйсон никогда о таком не слышала.
– Вы хотите сказать, что даже если кто-то купит картину, французское правительство может выдвинуть встречное предложение и оставить картину у себя?
– Только если картина написана французом, – заверил ее Ричард. – Я не знаю случаев, когда Франция присваивала бы картины американских художников, даже если они долгое время жили во Франции.
Официант принес счет, и Ричард подписал чек. Катбер между тем сделал еще несколько записей в блокноте и улыбнулся:
– Должен признаться, Ричард, это будет статья что надо.
– Я так и подумал. Естественно, я хотел, чтобы вы услышали ее первым. Как ты думаешь, старина, когда она выйдет в свет?
– Не могу сказать. Надо посмотреть, что скажут мои лондонские редакторы. – Катбер обернулся к Мэйсон. – Приятно было познакомиться с вами, мисс Колдуэлл. Я должен сказать, что вы представляете свою сестру весьма элегантно.
– Еще бы! – сияя от гордости, подтвердил Ричард.
Мэйсон стояла в фойе, наблюдая за тем, как Ричард провожает Катбера. Ее всю трясло. Она жалела о том, что рассказала о матери. Теперь она чувствовала себя еще более уязвимой. Могла ли она обойти острые углы? Наверное, да. Но вопрос Катбера словно приоткрыл шлюзы в ее душе, и она не смогла не поделиться своими переживаниями, своей болью. Мэйсон обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. Надо успокоиться как можно быстрее. Чтобы Ричард, вернувшись, ничего не заметил. Если он увидит ее такой, он станет задавать вопросы, на которые она не хотела и не могла отвечать.
Но Ричард уже шел к ней с победной улыбкой на устах. Взяв ее руками за плечи, он сказал:
– Ты была великолепна.
– В самом деле?
– Ты дала ему и мне именно то, что нам было нужно.
Мэйсон избегала встречаться с Гарретом глазами, не могла видеть сиявшую в них гордость.
– Ты говорил о Мэйсон так, словно она святая.
– А разве это не так?
Мэйсон с трудом проглотила комок в горле.
