проходили в ленивой неге, ночи дарили прохладу и освежали. В окрестные Дома на лето съехались горожане, отдыхающие купались в Уазе, плавали, катались на лодках. Мэйсон и Лизетта со всеми своими собаками и телохранителем Хьюго вернулись в свой летний укромный дом, и Мэйсон принялась рисовать, надеясь, что работа разгонит тучи, которые вновь сгустились на ее небосклоне.
Лизетта наслаждалась деревенской жизнью. Она подолгу позировала Мэйсон или гуляла со своими любимцами по берегу реки и по пшеничному полю. Хьюго неизменно шел сзади. Здесь, в деревне, где не ощущалось подавляющего влияния большого города, Лизетту перестал раздражать ее страж, она даже начала испытывать к нему симпатию. Она узнала, что Хьюго когда-то выступал силачом в цирке города Лилля, и он смог помочь Лизетте отрепетировать кое-какие новые акробатические трюки, которые Лизетта готовила к летним гастролям цирка Фернандо. Хьюго даже сумел построить для Лизетты трамплин на лужайке перед домом. И еще он искренне любил животных н всем сердцем полюбил собак Лизетты, чем завоевал ее симпатию.
– Ты знаешь, – как-то сказала она Мэйсон, – этот Хьюго вовсе не так уж плох.
Но у Мэйсон не было времени предаваться праздности. Она вся целиком отдалась воплощению в жизнь той задумки, что возникла у нее в «Фоли-Бержер». Она изобразит Лизетту на трапеции глазами зрителя из зала. Эта картина будет выполнена почти в том же стиле, как и ее предыдущие работы. Мэйсон мечтала создать шедевр – лучшее из всего, что было нарисовано ею до сих пор.
Три дня и три ночи она трудилась над этой работой. А завершив картину, отступила на несколько шагов, критически осмотрела свое творение и нахмурилась. Она была вовсе не так уж уверена в том, что работа ей удалась. Удовлетворенности Мэйсон не испытывала.
Что случилось? Что послужило причиной ее неудачи? Смятение, постоянная тревога? Или с недавно обретенным счастьем она утратила способность видеть мир таким, каким она изображала его раньше? Мэйсон сама этого не знала.
Но неудовлетворенность результатами своих творческих усилий стала причиной для серьезного беспокойства. Мэйсон была в растерянности. Словно природа лишила ее дара, оставив взамен ноющую пустоту внутри. Мэйсон старалась не думать о худшем, говорила себе, что все дело в эмоциональной усталости. Свежий воздух и крепкий сон – вот лучшее лекарство от тревоги.
Мэйсон ложилась рано, надеясь отоспаться. Но сон не шел – ей все время что-то мешало. Ей словно хотелось вылезти из собственной кожи. С ней такое бывало раньше, и тогда она брала в руки краски и начинала рисовать. Но три дня почти непрерывной работы не уняли этот душевный зуд.
Наконец, понимая, что уснуть все равно не удастся, Мэйсон встала с постели, пошла в маленькую комнату, используемую как студию, вставила в подрамник новый холст и, почувствовав внезапный прилив вдохновения, принялась рисовать Ричарда. Рука ее порхала над холстом, ее мазки ложились уверенно и смело, и хранившийся в воображении образ ложился на холст со счастливой легкостью, не имеющей ничего общего с мучительными потугами последних трех дней. Через час она закончила работу. Фотографической схожести с оригиналом не было, но зато она сумела отразить его ум, его сексуальность, его уверенность в себе, его физическую красоту и отчасти двойное дно. В этом портрете он был не совсем таким, каким его видели окружающие, а скорее таким, каким его видела она, Мэйсон. Таким, каким она его ощущала. То был портрет мужчины, заставившего ее почувствовать себя желанной, понятой, оцененной и целостной.
Этот портрет стал лучшим, что Мэйсон удалось написать, и он подарил ей удовлетворение и радость. Она взяла портрет с собой в спальню и уснула в его тени. И так крепко, так сладко, как она не спала много лет. Ей казалось, будто ее окутал мягкий и добрый свет любви Ричарда.
Мэйсон проснулась на рассвете, полная сил и энергии. Лежа в постели и глядя на плод своего ночного вдохновения, она вдруг почувствовала непреодолимое желание нарисовать восходящее солнце.
Даже не потрудившись одеться, Мэйсон схватила этюдник и краски и босая, в ночной рубашке пошла по утренней росе искать место на лужайке, где ничто не заслоняло от нее восточный горизонт. Когда небо окрасилось яркими розовыми и оранжевыми бликами, она принялась за работу, в страстном стремлении поймать этот ускользающий свет – прозрачность дымки над рекой, тени ив, кроваво-красный диск солнца, едва показавшегося над горизонтом.
Мэйсон как раз успела сделать несколько мазков лимонно-желтого, обозначив полевые цветы на лужайке, когда, подняв голову, увидела мужчину, который смотрел прямо на нее. Он стоял внизу, у самой реки, как раз на границе участка. Одет он был в деловой костюм, и в нем с первого взгляда можно было узнать человека, выполняющего свою работу. Увидев, что Мэйсон его заметила, он торопливо спрятался за деревом.
Этот тип от Дюваля! Он что, следил за ней?
«Может, он уже давно приставлен наблюдать за домом? Господи, я рисую! Эми не умеет рисовать! Роковая ошибка. Что он сделает? Подойдет и арестует меня?»
Мэйсон медленно начала завинчивать крышки на тюбиках с краской и складывать их в этюдник. Затем она сняла холст с мольберта и пошла назад, в дом. Нервно бросив взгляд через плечо, она увидела, что тот человек не пошел за ней следом.
Мэйсон вошла в дом, заперла наружную дверь и побежала наверх, в спальню. Первое, что бросилось ей в глаза, был портрет Ричарда. Самая гибельная улика из всех, что можно вообразить. Картину, на которой была изображена Лизетта на трапеции, можно выдать за раннюю работу Мэйсон. Рассвет над Уазой назвать пробой пера сестры. Но портрет Ричарда… Он не мог принадлежать кисти начинающей художницы. То была работа зрелого мастера. И при этом всем было известно, что Мэйсон Колдуэлл никогда не встречалась с Ричардом Гарретом.
Мэйсон опустилась на стул перед портретом. Его нужно уничтожить. Но сможет ли она? Найдет ли она в себе силы это сделать? Ибо уничтожить портрет все равно, что уничтожить часть себя.
Однако выбора не было.
С тяжелым сердцем Мэйсон окунула широкую кисть в жидкую белую краску и, пока в ней не исчезла решимость, начала покрывать холст широкими мазками.
Потом она заперлась в спальне, легла на кровать и зарыдала.
Когда остальные обитатели дома проснулись, Мэйсон рассказала Хьюго, что произошло. Он пошел разведать обстановку, однако тот мужчина как сквозь землю провалился. Мэйсон так и не нашла в себе силы в тот день выйти из дома.
В своей спальне она чувствовала себя, словно зверь в капкане. Она рано отправилась спать в ту ночь, но сон не шел к ней. Она все представляла себе, как инспектор Дюваль во главе с нарядом полиции
