композиции и исполнена выше всяких похвал. Картины были так похожи на те, что в прошлом писала Мэйсон, что она невольно принялась рыться в памяти – не она ли сама их написала, а потом позабыла про них?..
Но нет, то были весьма мастерски выполненные подделки.
Мэйсон чувствовала себя так, словно ее изнасиловали. Она помнила то утро, когда на нее снизошло это. Тот уникальный ракурс. Цвета. Какое тогда она испытала удовлетворение! Казалось, новое видение реальности охватило все, что она успела прочувствовать в жизни к тому моменту. За месяцы, за годы работы, что вели ее к вершине.
И хотя Мэйсон сейчас уже переросла то свое состояние, боль при виде подделок была непереносимой.
Мэйсон медленно протиснулась сквозь толпу плачущих гимназисток и отправилась назад, в свой отель. Чувство почти полной утраты своей личности усилилось донельзя. Мэйсон чувствовала, что находится на краю безумия.
Но это было еще не все. Когда она забирала ключ от номера у стойки, клерк сказал:
– Там вас ждет господин.
Мэйсон обернулась и увидела инспектора Дюваля. Он сидел в кресле перед камином в дальнем конце вестибюля.
Господи, только не сейчас!
Но что она могла сделать?
Мэйсон постаралась придать лицу любезное выражение и подошла к инспектору. Когда она подошла, он встал и с особым вниманием уставился на нее.
– У меня появились новости, – сказал инспектор, – они имеют отношение к смерти вашей сестры. Пожалуйста, присаживайтесь. – Он указал на ближайшее кресло. – Наконец в этом деле наступил прорыв.
– Прорыв?
Дюваль ощупывал Мэйсон взглядом, оценивал ее реакцию.
– Да, – медленно проговорил он. – Наконец появился свидетель.
– Что за свидетель?
– Прохожий, что был на мосту в момент предполагаемого самоубийства.
– Я не понимаю. Кто бы стал…
– Молочник. И то, что он рассказал, показалось мне интересным.
Мэйсон взяла себя в руки:
– И что же он сказал?
– Что на мосту в ту ночь стояли две женщины. Что они разговаривали.
– Разве он мог такое припомнить?
– То была самая ненастная ночь в нашем городе на памяти многих горожан. Его жена не хотела, чтобы он выходил на улицу в такую погоду, но он все же пошел – работа есть работа.
– Но это было четыре месяца назад!
– Даже если так, те две женщины были единственными, кто ему встретился на его пути.
– И к какому выводу вы пришли, основываясь на свидетельских показаниях? – спросила Мэйсон.
– Я еще не готов вам это сообщить. Но я скажу, что эти показания подтверждают все мои наихудшие опасения относительно этого дела, и я вас уверяю, что в ближайшее время последует арест.
Глава 22
Мэйсон перебежала через улицу в «Лё-Гранд-Отель», но Ричарда там не застала. Не было его и в соседнем кафе, где он часто бывал в павильоне на выставке. И только пару часов спустя что-то подтолкнуло ее поискать его в своей старой квартире на Монмартре, которую Ричард превратил в мемориальный музей.
Мэйсон пришла сюда впервые с той памятной ночи, когда она прыгнула в Сену. Сад был таким же, как раньше, весь увитый плющом, но сам дом преобразился полностью. Он сиял необыкновенной чистотой. Лестница была покрыта свежим слоем лака, стены выкрашены в приятный терракотовый цвет. Войдя в свою квартирку на втором этаже, Мэйсон увидела, что все ее симпатичные украшения: занавески, подушечки и прочее во французском фольклорном стиле исчезли. Даже мебель теперь там была другая – та, что лучше отвечала концепции Ричарда. Благородная голодающая художница должна была, по его представлениям, спать на жесткой узкой койке, хранить вещи в одном– единственном комоде и пользоваться мутным от старости зеркалом с трещиной посредине.
Посреди этого музея-мемориала за колченогим столом, заваленным почтовой бумагой, сидел Ричард с пером в руке. На полу валялись скомканные исписанные листы. Рукава его рубашки были закатаны, а сам Ричард был с головой погружен в себя.
– Дюваль нас раскусил, – сообщила ему Мэйсон. Ричард поднял голову и окинул ее невидящим взглядом.
– Что?
Мэйсон поведала ему о встрече с инспектором, голос ее дрожал от волнения.
– Он знает, что на мосту была еще одна женщина. Он узнал, что это другая женщина прыгнула с моста и это ее тело было найдено и по ошибке принято за мое.
