— Здравствуйте. А накурили! Что, уже пьете, гамадрилы? — Женщина вперевалку, но довольно легко вошла в дверь и поставила сумку на низенький комод возле плиты.
Сигорд испытал легкий шок, настолько он свыкся с идеей, что Роза — и есть та тетка с барахолки, у которой он покупал штаны. Нет, это вовсе не она. И почему он так подумал, спрашивается??? Наверное из-за толщины, Титус описывал ее как очень толстую, да еще и торгует на барахолке...
— Мы вам тут накурили...
— Да херня, я привыкла. Как вас звать-величать? Ели что-нибудь? Или только пьете? Зачем я ходила, спрашивается, когда и без меня дым коромыслом?
Роза без особенного выражения в голосе задавала вопросы, а сама выкладывала купленное на комод; голубоватый венчик огня уже лизал бока здоровенной черной сковородки с остатками чего-то жирного в нем, мясницкий ножик в розовой руке ее стремительно нарубил колбасную полупалку в полтора десятка толстых коричнево-белых кружочков... Вроде бы и от нее попахивало коньячилой, но внешне это никак не проявлялось
— Я вам яичницу сделаю, а то без закуски... Что? Сигорд?.. Ну а я Роза. Будем знакомы.
— Кто же насухо знакомится? Эх, темнота!
Роза тихо положила нож на разделочную доску, рядом с порубленной колбасой, и в полшеи, молча, обернулась на Титуса. Притихший в ответ и словно бы протрезвевший Титус откашлялся и поправился:
— Не темнота, не темнота, Розочка, я пошутил. Колбаска-балбаска! Превосходно! Мы тут как раз проголодались. А пить мы ничего не пьем, Роза, дорогая, мы как раз тебя ждем. Белое вино положено рыбой закусывать, а мы его р-аз — и под яишенку! Это Сигорд, я же тебе про него рассказывал.
— Всех вспоминать, про кого ты рассказывал — так и жить некогда будет.
— Кореш мой старинный, мы с ним в богадельне познакомились, где я колеса чиню. Видишь, проставку принес. Интеллигентный человек.
Роза при этих словах продолжила вращение вокруг собственной оси, пока не уперлась ягодицами в плиту.
— Что-то нынче на одно лицо тилигенты эти: сейчас в очках, а через час в канаве. Я вас раньше-то не видела. Сидели что ли?
— Почему сидел? — Сигорд осмотрел себя с головы до ног. Нет, вроде бы, все самое приличное на нем: новые, четвертые по счету брюки (двое рабочих штанов он сносил уже за лето и пришлось их выбросить), чистая, не мятая рубашка. Ботинки... не чищенные, правда... но жалко ради них покупать щетку и эту бежевую дрянь в тюбиках...
— Да волосы у вас... Вроде и не так уж под корень короткие, а ровные по всей голове, отращенные как бы...
Титус забулькал, засмеялся:
— Ой, не могу! Слышшь. Сиг? Она у нас на весь район самая глазастая! Все видит, все подмечает! Нет, Розочка, это он своей волей налысо постригся, при мне. Весной еще дело было. Сколько яиц кладешь?
— Сколько надо. Шесть кладу, половину дюжины. Яйца нынче крупные попались, не как вчера.
— Умница моя! Только давай быстрее, жрать хочу, пить хочу...
— А еще чего ты хочешь? Хотелка не соржавела еще? Так, я коньяк убираю в кладовку, раз вино есть на столе. Хочет он, видите ли!..
— Розик, пупсик ты мой! — Титус, видя, что его драгоценная половина пребывает в благодушном настроении, успокоился, разжался и стал таким же, как и до ее прихода: пьяненьким, решительным и веселым. — Убирай его с глаз долой! Все, вином обойдемся. Но далеко не прячь, а вдруг сгодится? Стакан хорошо помой.
— Сейчас как стукну тебя этим стаканом по бестолковке! Он меня учит что и как мне мыть, а? Ишь ты, тиран на мою голову...
Роза звучала на высокой ноте и довольно громко, но на удивление не резко, по ушам ее крики не били. Яичница на большом огне требовала постоянного присмотра, и Роза поддерживала разговор почти отвернувшись, разве что когда говорила — показывала красную правую щеку, да и то в одну четверть. Из одежды напялены были на ней грандиозных размеров трикотажная розовая майка и коричнево-зеленая юбка ниже колен, стояла она крепко, босиком на линолеуме, смуглые ноги изрядно в растопырку — видимо, чтобы жирные ляжки отдыхали, не давили одна на другую . Черные без проседи волосы на затылке — в пучок — открывали взорам короткую потную шею.
Сигорд попытался вспомнить — и ужаснулся: сколько лет у него ничего не было с женщинами! Сколько бомжует, столько и не было, даже подольше на годик-другой. Не было и не хотелось. И сейчас совсем даже не хочется... Старый стал, да и экстерьер не вдохновляет.
— Ой, что-то я сегодня ноги натерла... И на улице-то жарко, и дома-то душно, да еще прокурено все насквозь, да еще и эта чертова плита ... Ой, устала...
— Так, а что ты в туфли та вырядилась, надела бы башмаки, они тебе по ноге.
— Дурак ты. Не там у меня натерто...
— А где, а, Роза? — Титус загыгыкал, опять брызнул слюнями, Сигорд промолчал нейтрально, а сигарету, искуренную только наполовину, немилосердно и тотчас же затушил и расплющил.
— Ох, и дурак же ты, кочерыжка! Ох, и дурак!.. Порядок, господа сеньоры, готово дело. Стол очищайте под тарелки. Живо.
— Да мы из сковор... Все, очищаем, очищаем!. О, командирша. Индейская ацтекская кровь, дикарский темперамент. Мало их Кортес кострами учил. Стаканы давай!
— А сам-то кто? У меня не десять рук. Пусть... Сигорд сам возьмет. — Роза явно избегала называть Сигорда на ты, но и на вы уже не хотела, понимала, что неоднородное тыкание-выкание в компании из трех человек выглядит смешно.
— Вот отсюда? Я возьму, возьму...
— Не на стол, а сюда, я сполосну. Спасибо.
— Я так понимаю, это у вас студия?
— А, чего? А, да. Точно, по реестру моя халупа считается студией. А что она за студия, почему студия — знать не знаю. Может, вы объясните? Что здесь студенты раньше жили?
— Не студенты, а художники. Вон у нас какие окна здоровые, до полу! Это называется — французские.
— Да хоть зулусские, не тебя спрашиваю. Твое образование мне уже вон как хорошо знакомо, вот по сюдова! — Роза хлопнула себя по огромной ягодице и получилось так громко и звонко, что все трое рассмеялись. Остатки неловкости и напряжения от присутствия нежданного гостя растаяли в воздухе вместе со шлепком.
— Студия, если я правильно помню, это даже не столько из-за окон и студентов...
— А почему тогда?
— Ну... Плита и сортир здесь же, в жилой комнате расположены. По крайней мере изначально так было. Это совмещение только в студиях разрешено.
— О как! В точку, да! Я когда одна-то жила, когда сюда-то переехала, так мне унитаз в комнате ничем не мешал... У меня еще и душ есть, сейчас покажу. — Роза отставила сковородку с готовым блюдом на соседнюю конфорку и пошлепала к ширме. — Вот здесь можно душ принять, когда жарко... Протекает только, собака, и не заделать никак. Ну, бывает, что всем стояком друг друга и заливаем: я нижних соседей, а меня верхние. — Роза показала на скукоженный угол потолка. — А как Титус стал вокруг меня ошиваться, ночевки да поживки здесь устраивать, так пришлось унитаз-то огородить, чтобы все прилично было. Откупоривайте там, я накладываю. Вон штопор стоит, вон та фитюлька.. И оливье уже подоспел, а то что это обед из одного блюда? Супа сегодня нет, мы его утром съели, зато салат и второе.
— Э. э, Сиг! Руку-то прими, пролью же!
— Нет, себе наливайте, я не буду пить.
— То есть, как это ты не будешь пить? Ты что, спятил, что ли?
— Не спятил. А третьего дня был на исповеди и после этого дал себе зарок: до Святой Троицы — капли в рот не возьму.
— Да брось ты, в самом-то деле. Даже в церкви причащают вином покрепче вот этого вот. Брось, Сигорд, не дури.
