немедленно, прямо сейчас, в три своих гулких глотка, допьешь этот хренячий чай и побежишь по Президентскому проспекту, Яблонски, туда, вдаль, по направлению к банку, то ты успеешь положить деньги на наш счет, а я, здесь, на них сыграть.
— Я на моторе, зачем мне куда-то пешком бежать, я вас спрашиваю? Утренний чай должен усваиваться никуда не спеша.
— Все равно побежал, усвоишь по дороге.
— Угу. А то — что, зарплаты лишите? Ну ладно, не закипайте, босс, я же пошутил. Через двадцать минут деньги будут на счету, играйте себе на наше общее здоровье.
Не через двадцать, а через сорок пять минут деньги, двадцать пять тысяч талеров, оказались на расчетном счете «Дома фондовых ремесел», еще через час Сигорду удалось перевести их на свой биржевой счет и только тогда игра пошла.
О, ужас первых рабочих дней после краха! Нет, нет, методика игры, согласно алгоритму, замеченному и примененному Сигордом, оказалась вполне жизнеспособной: она давала в день, если это был полноценный рабочий день, в две половины биржевой сессии, до одного процента прибыли от стартовых денег, но один процент от двадцати пяти тысяч талеров составлял всего лишь двести пятьдесят талеров. В биржевом месяце шестидневная рабочая неделя, но суббота ущербна, ибо в субботу только одна утренняя биржевая сессия, соответственно и прибыли в ней — полпроцента. Итого, по итогам месяца, выходило от пяти с половиной до шести тысяч талеров грубой прибыли. Так оно и получилось: пять восемьсот. Если бы деньги, участвующие в игре, совсем не трогать, не отвлекать, то сложные «проценты-на-проценты» дали бы, примерно, еще одну тысячу барыша, но телефон, но мелкие почтовые и иные поборчики неумолимо сжирали «процентную» тысячу... Это не считая куда более существенных платежей, без которых немыслима жизнь делового юридического лица: членские биржевые взносы, плата за коммуникативные линии, арендная плата за оба помещения, страховые отчисления, налоги на прибыль... И это еще не все... Не говоря уже о зарплате, которую только Сигорд с Яблонски привыкли получать по десять тысяч ежемесячно и при этом считать ее скромной...
Яблонский долго молчал, с листочком расчетов в руке, избегая встречаться глазами с Сигордом:
— Я что думаю... Можно не трогать эти пять восемьсот, а потерпеть еще месяц, подумаешь — задолженности... Не отключат же нас, а по налогам мы с легкостью можем волынить до конца марта, почти...
— И жить на что будешь?
— Ну... не знаю... Месяц в любом случае протяну. Я бы и больше продержался, но матушка моя совсем плоха, чертова уйма денег уходит на сиделок, врачей и лекарства...
— Да я понимаю, Ян... Ты и так мужик-молоток, что меня не бросил, рядом тонешь. Нет, эти пять восемьсот — ничему не выход. Что, глухо в банках?
— Глухо. — Ян Яблонски обошел, наверное, все до единого кредитные учреждения Бабилона, проявил чудеса рассудительности и коварства, оборачивался в деловых разговорах — в зависимости от этнической обстановки — поляком, евреем, русским, немцем... Ничего не помогло, никто и ни на каких условиях не хотел давать коммерческий кредит «Дому фондовых ремесел».
— А под залог?
— Так каков наш залог? У нас его нет. Уставный фонд? Под него давать? — они никто и слышать не хотят, разве что в лицо не смеются... А иные и смеялись.
— Нет, пять восемьсот не выход. — Сигорд вынул листочек из вялых пальцев Яблонски и привычно порвал его над урной в мелкие кусочки. — Что-то надо делать... Смеялись они... Сукины сыны, ты мне потом поименно перепишешь, кто смеялся...
— Ох, какие мы грозные. Так а что, методика-таки работает?
— Таки работает. Садись сюда, я тебе наглядно покажу, у нас есть еще полчаса до конца сессии. Да ладно тебе, иди сюда прямо с кружкой, будем считать, что ее не вижу и не слышу. Вот, смотри, индекс ползет, ползет — оп! Десять талеров наши. Алюминиевый ползет, ползет... Ползет, ползет, ползет... Сейчас, минуточку... Ползет, ползет... Оп! Еще пятерка. Но это нехарактерно. Берем его же: ползет... закачался, вверх... вниз... оп! По нулям. И это нам знак, на сегодня «Картагенские бокситы» кончились, и вообще металлургию оставляем в покое до понедельника. Можно было бы поудить до первого прокола, но я тебе больше показываю методику, чем играю, и двадцатку неизбежных потерь сэкономим.
— Ха, забавно! А вот...
— Ну, чего?
— Золотишко, как мы его считаем — это не металлургия?
— Нет, золото в отдельной группе.
— Вот по этому... Вот, «Голконда» — играется по ней наша методика?
— Играется. Смотри: ползет, ползет, закачалась... оп! Пятнаха наша. А теперь... А. ч-черт! Сессия кончилась. Итого — тридцатник. Все идет оперативнее, когда не в режиме показа, а, так сказать, в рабочем ритме. А почему ты так именно на «Голконду» закривился?
— При чем тут закривился? Дело в том, что я... ну... мне показалось, что начал врубаться в вашу методику — и вдруг опять все непонятно стало.
— Именно на «Голконде» стал врубаться?
— Наоборот: на ней опять все стало непонятно. Мне показалось, что вы ждете, когда зубчик вниз дернется, а вы на верхнем сыграли.
— Как это, где?.. Ну-ка... Где же это вниз, когда... А, точно! Да нет же, Яблонски, зубчик тут ни при чем. Вернее, он самый важный, он корень всему, но... Погоди!
— Что такое? Что? — Яблонски постучал дрожащим пальцем по локтю закаменевшего Сигорда. — Сердце?
— Задумался. Нет, ничего, Ян, просто в голову мне одна мысль...
— Ну нельзя же так пугать пожилого человека, Сигорд! Все, вы уже закончили показ и объяснения?
— Да. На сегодня да, Ян, извини. Ступай домой, экономь на сиделках, а завтра утром вновь приходи, чаю попьем. Шучу. Золотой ты человек, Ян, окружающих на хорошие мысли наталкиваешь, причем постоянно.
— Это вы издеваетесь, да? На эпопею с военными акциями намекаете?
— Да ну, перестань всякую чушь молоть! Там форс-мажор, никто из нас с тобой не виноват... Нет, я серьезно говорю, что тобой доволен, и что ты пробуждаешь во мне полезные мысли. Иди, иди, я тут посижу, мне спешить некуда.
Утром следующего дня Яблонски, пришедший на работу спозаранок, к десяти утра, застал там Сигорда, который, как оказалось, и не думал уходить. Заметить это было легко, но рассмотреть не просто: кабинет был весь в густом табачном тумане.
— А?.. Да-да, Ян, проветри, конечно. Кофе весь вылакал подчистую, сваргань нам своего чайку, что ли. Попьем и поеду отсыпаться.
— Вы слышали, что этого схватили, президентского убийцу?
— Да черт с ним. Короче, Ян, смотри сюда. Ты меня вчера на такую занятную идею вытолкнул, что я всю ночь не спал, ретроспективно ее проверял да обкатывал. Да погоди ты со своим чайником, сядь сюда.
— Ну, может, я хотя бы штекер воткну... Все, все, все. Потом воткну, сижу и внимательнейшим образом вас слушаю.
— Короче, можно действовать вдвое чаще. По той же «Голконде», что мы вчера смотрели и играли, любой так называемый зубчик — рабочий, и на прямом ожидании, и на откате от оного. Понял? А это значит — и как это я раньше не сообразил, пень еловый!? — что в обоих направлениях покупать можно и, соответственно, продавать — в горку и с горки, и там, и там — верняк.
— Погодите... А... То есть, и ежедневный итог вдвое больше да?
— Именно!
— Угу. Замечательно. Гениально. И сколько же это на круг выйдет, по итогам биржевого месяца?
— Гм.. Вдвое больше. Тысяч одиннадцать-двенадцать.
— Да... неплохо... оно — очень даже неплохо... Но этого даже на организационные биржевые проплаты не хватит. Нет, хорошо, конечно, идея замечательная...
