не была в той маленькой деревушке и никогда не будет. Она никогда не встречалась с Ридом. А он сам не собирается больше обнимать ее, тем более заниматься с ней любовью, ей надо вернуться домой, и как можно скорее. Что он может предложить ей? Жизнь, которая ничего не стоит и может оборваться в любой момент, и пустую, выгоревшую душу. Недалеко от поляны журчал маленький ручей, ему захотелось пойти и плеснуть холодной водой на разгоряченное лицо, но он побоялся оставить ее даже на минуту. Вместо этого он подошел и стал смотреть на нее. В этом проклятом сне он говорил Эль, что любит ее, и он не лгал.
Не лгал во сне. Но ведь это неправда. Он больше не способен любить. Сердце у него ожесточилось.
Элеонора застыла за спиной Шона, пока он отпирал деревянную ободранную дверь в полутемном затхлом коридоре второго этажа, куда вела узкая лесенка.
Единственное место, где они могли укрыться, была маленькая комнатка над лавкой сапожника, единственное окно выходило на один из многочисленных каналов, прорезавших Корк. Невозможно было представить, что Эль сможет там остановиться, даже временно. Здесь не было освещения, на лестнице бегали крысы. Весь дом пропах ужасным запахом мочи. Дверь, которую пытался открыть Шон, когда-то была окрашена зеленой краской, но постепенно она облезла, а между планками зияли щели.
Наконец он открыл дверь и отошел в сторону, пропуская вперед Эль.
— Никаких удобств, но хорошее место, чтобы спрятаться на время.
Не глядя на Шона, она прошла мимо него и остановилась посреди комнаты. Он вошел следом и тщательно запер дверь на оба засова.
Они путешествовали без остановки с раннего утра. Она проспала до рассвета, и он не будил ее, хотя они и договаривались спать по очереди. Ей казалось, что она не сможет сомкнуть глаз, но почти сразу провалилась в глубокий сон и спала без сновидений, измученная физически и доведенная до отчаяния его признанием и своей вспышкой ярости. Шон разбудил ее, когда настало время снова трогаться в путь.
Она не благодарила, да, похоже, он и не рассчитывал на ее благодарность. Надо признать тот факт, что он не является больше джентльменом, что и доказал, не предложив ей выйти за него, после того как удовлетворил свою страсть. Казалось, она так и не сможет никогда понять, зачем он вернулся и взял ее с собой. И все же объяснение нашлось. Не было того Шона, который любил ее в юности и детстве. Вместо него появился опасный, с темным прошлым и потемневшим лицом, без улыбки, незнакомец, который не имеет ни жалости, ни уважения к женщине, и к ней тоже.
Она стояла посреди комнаты, пораженная бедностью и убогостью обстановки. Умывальник, чугунная печка, рядом с ней — корзина со щепой для растопки, над плитой — скромный буфет. В центре небольшой шаткий стол, два стула с высокой спинкой из простой сосны. На противоположной стены — узкая кровать для одного, с красным покрывалом и когда-то белыми, а сейчас желтоватого цвета простынями. Напротив двери грязное окно с выгоревшими муслиновыми занавесками. Вешалка с крючками в один ряд. Там висел полный костюм джентльмена с жилеткой и рубашкой, на полу под вешалкой стояли башмаки с засунутыми внутрь носками. Хорошего покроя костюм не вязался с бедной обстановкой.
— Знаю, что тебе никогда не приходилось бывать в трущобе, — сказал Шон глухо, — но это ненадолго.
Элеонора подошла к окну. По каналу плыло несколько барж, шлюпка с пассажирами готовилась причалить к пирсу. Несколько уличных торговцев расположились на набережной. Проехала одноконная повозка. Отвернувшись от окна, она прошла и села на стул. Сняла грязные туфли, молча, зная, что не станет с ним разговаривать ни за что на свете, хоть до конца жизни, особенно теперь, когда он ждет ее внимания. Она понимала, что ведет себя по-детски, надо было ответить. Она взглянула на него.
И встретила взгляд, полный такой горечи и сожаления, что была поражена до глубины души. Но он тут же отвел глаза, прикрыв их темными длинными ресницами. Почему он смотрел на нее так?
И глупое сердце дрогнуло. Она глубоко вздохнула, напомнив себе, что этот человек незнакомец и она не хочет его знать.
— Я не забыла, что ты намерен отослать меня домой как можно скорее. Когда это произойдет? — Обида и разочарование прозвучали в ее словах.
Он сложил руки на своей широкой, несмотря на худобу, груди.
— Сразу, как только представится возможность. Сначала надо найти надежного провожатого. Я не могу отправить тебя с первым встречным… Эль. — И, вспыхнув, поправился: — Элеонора. Мне надо сначала отыскать подходящего человека, которому я смогу доверять, кто защитит тебя в случае опасности, даже рискуя собственной жизнью.
Итак, она теперь
— А перед этим напомнишь, как надо себя вести, чтобы обмануть Питера, вести себя так, чтобы он не понял, что я потеряла девственность? — Тон ее был холоден и спокоен.
Он снова покраснел:
— Вот именно, — и повернулся к ней спиной, засунув руки в карманы своих бриджей.
— Может быть, расскажешь прямо сейчас? — дерзко спросила она. — Ты, наверное, эксперт в таких вопросах и не в первый раз наставляешь предмет своего вожделения, чтобы потом она могла правильно сыграть роль невинной девушки?
Он повернулся и посмотрел на нее:
— Я все понимаю… Ты злишься и имеешь право на это.
— Я не сержусь. — Она холодно улыбнулась и встала. — Просто вдруг поняла, что ты совершенно прав. Шон О'Нил умер. И я хочу вернуться домой к своему жениху, и как можно скорее. Я была влюблена в него, пока ты не появился, и не понимаю, что заставило меня вообще взглянуть на такого, как ты.
Он побледнел.
Она хотела ранить и знала, как это сделать побольнее. В глазах его мелькнуло страдание, но она не должна жалеть его. Надо возвращаться домой и выйти за Синклера. И вдруг поняла, что злость проходит и она если не готова его простить, то, во всяком случае, не хочет больше мучить. Она решила, что он получил сполна.
Его лицо застыло, как маска. Он подошел к печи, чтобы затопить. В комнате было холодно, но она не замечала. Теперь она злилась на себя. Зачем она так грубо разговаривала с ним? И не понимала себя, неужели ей жаль его и она снова готова простить?
Она встала.
— Тебе помочь?
— Нет. — Он использовал кремень, чтобы разжечь щепу, и, когда огонь разгорелся, закрыл дверцу. Не глядя на Эль, подошел к стулу, отодвинул от стола и сел. Длинные ноги вытянуты, голова откинута назад. Она видела, что его силы на пределе.
Всего несколько дней назад он бежал из тюрьмы, с тех пор находится в диком напряжении, его преследуют, и он, очевидно, не спал двое суток. Во всяком случае, в прошлую ночь не спал совсем, а она в своем озлоблении даже не понимала, что ему требуется отдых. Ее взгляд скользнул по его лицу. Наконец его черты смягчились, он расслабился, напряжение спало. Худая шея, рубашка слишком велика.
Неожиданно он открыл глаза и поймал устремленный на него взгляд Эль.
Она почувствовала, что краснеет.
— Ты устал. Почему бы тебе не снять сапоги, я пока покараулю, ты можешь поспать.
Ей было жаль его, но ведь она сострадала бы любому человеку, оказавшемуся на его месте. Он не поменял позы, продолжал внимательно смотреть на нее. Потом нагнулся и попытался снять сапог.
Она отвернулась, ей хотелось помочь, но она напомнила себе, что этот жестокий и хладнокровный незнакомец не заслуживает ее внимания. Во всяком случае, так она себя убеждала, но, кажется, напрасно. Неожиданно вспомнила его слова:
Эль увидела, что он никак не может стащить сапог с ноги, он стал белым как бумага, пот тяжелыми каплями струился по лбу, и лицо исказилось от сильной боли.
Она не выдержала и подошла:
— Давай я.
