Тот, кого назвали Сухим, немедля сунул корявые пальцы Петле в карман… И две костяшки вынимает! Точно такие же, как и те, что лежат на столе…
– Вона как! Морочник средь нас! Лживой зернью кровя из нас сосет!
– Нет!!! – Выкрикнул Петля отрицание, а дальше и замолчал, из прижмуренных глазок слеза покатилась – ведь морочников пойманных нигде не жалуют, к стражам на суд редко отводят, чаще на месте затаптывают. Бежать бы Петлее подалее отсюда, но лапы у Медвежи – с иную ногу толщиной, не вырваться из них, спасительный кинжал не ухватить, даже и не трепыхайся.
– Где уж тут нет – если да! Вона – гляди, братцы, посильнее волшебства зрелишше!
И точно: для себя метал в тот последний раз Петля, а на кубиках – люди обглядели со всех сторон – очень уж часты черные точки!
– Эвона, братцы: здесь шесть, а с той стороны тоже шесть! Здесь пять – а с той стороны такоже, тоже пять!
– Так он морочник! – Это задохнулся от запоздалой догадки Огонек, что рядом с Хваком играть устроился. Огонек схватил пустую круглую дощечку, с которой Хвак хлеб и мясо подбирал, да как треснет ею Петлю, прямо по лбу! А дощечка и разломись, даром что дубовая! Из разбитого носа и рассеченных бровей морочника кровь аж хлынула, да только Огоньку этого мало показалось – уж так он вскипел на своего недавнего приятеля! И командует Огонек другому дружку своему, который тоже здесь случайно оказался:
– Хрустень, а ну!..
И тот, другой приятель его, по прозвищу Хрустень, как схватит Петлю за шиворот, как встряхнет, а сам другою рукою пояс ему рванул! Сразу же из Петли медные брызги во все стороны зазвенели – это из порванного кошеля медяки с полумедяками по столу да по полу скачут – хохочут!
Ох, тут началось! – Хвак даже во время горулиных свадеб, у них в деревне, этакого воя и свистопляски ни разу не слыхивал. Все орут, всяк свою правду объявляя, медяки хватают, друг у друга из пальцев выламывают, у кого уже и нож в руках!.. И только Огонек с Хрустнем устояли, не прельстились рассыпанным, видимо, очень уж на Петлю взъярились! Огонек пробился через толпу к Петле, которого Хрустень за шиворот тряс, ударил кулаком в окровавленное лицо, потом за волосья ухватил…
– Держи его крепче, Хрустень, потащили наружу, стражам отдадим! Где стража?
Тут, из таверновых глубин, выкатился на шум хозяин. Постоял, поприщуривался в разгоряченных посетителей, бороду и пузо к двери повернул, за Огоньком повторяя нараспев:
– Стража! Где стража? Стра-жа! – Но негромко хозяин кричит, не настойчиво. Потом – видит, что ничего такого особенного не происходит, ни против закона государева, ни против трактирного имущества – махнул обоим служкам рукой и опять скрылся, успокоенный. Служкам его знак понятен: осторожно бегают вокруг суеты, дерущихся не разнимают, под кистени и ножи не подставляются, но выдергивают наружу то, что можно еще спасти: кувшины, доски, кружки… Если вдруг в этой кутерьме случится что – то этакое возмутительное, нарушение трактирных правил какое – нибудь – ну, там, зарубят насмерть больше, чем двоих – троих, то на любом розыске выяснится, что хозяин все видел, все меры принял, стражу звал. Все слышали – звал стражу и не один раз! Так что виноватых пусть в иной запазухе добывают.
В итоге насмерть зарезали одного лишь, никому не известного бедолагу. И сразу успокоились, всем сразу совестно стало за свою несдержанность.
Кто таков? Никто этого не знает – прохожий и прохожий, по одежке – вроде из селян.
– …так он первый топор достал! Что мне было – поленом притворяться?
– Топор? А – точно: топор, не секира! Значит, из лесовиков. Медвежа, может ты с ним в родстве – тоже ведь лесоруб?
– Нет. В наших краях с каждым лесорубом знаться – спать будет некогда!
– Семейный – ай нет? Ну хоть звать – то его как?.. – Никто и этого не знал. – Ну… принимай его боги тогда! Небось, признают!
Служки, Зубчик и Малой, ухватили покойника за ноги и поволокли из таверны прочь, на задний двор, в сараюшку. А уж к вечеру, либо, на крайний случай, завтра на рассвете, придет местный жрец из храма Тарр, богини Луны и плодородия, разведет костерок пожарче под молитовку и проводит безымянного лесоруба за окоем земного бытия, во владения бессмертных богов… Все туда уходят, рано или поздно, да вот только назад никто не возвращается. Два близнеца, богатыри Чулапи и Оддо, однажды сбежали из вечности в мир людей – так, по крайней мере, гласят легенды, но даже и в легендах не сказано – что именно они там увидели. Имелось кое – какое имущество на убиенном лесорубе: кошель позвякивал на поясе, сам пояс, шапка, сапоги, опять же топор – все денег стоит. Но сей скарб по праву принадлежит хозяину таверны, с этим даже и спорить бы никто не стал, ибо ему – полученный ущерб возмещать, дознатчиков умасливать, жреческую заупокойную оплачивать – все ему, за кабацкий счет… Вероятно, и служкам, Зубчику и Малому, чего – то перепасть должно… за переживания…
– Эй, Малой! И здесь насухо подотри, а то свернулось и подошвы липнут! Братцы, а этот где!? Зерневой?
Хватились люди, но морочника Петли уже и след простыл! Наверное, двое проигравших, что в него вцепились, поволокли наружу да первым же стражникам отдали. И сами сгинули. Оно конечно – за зерневой, за морок и на колу сидеть несладко, но лучше бы энтого Петлю на месте кончить, общим судом, – оно и в развлечение.
– Ну, что, братцы, есть у кого зернь? Душа горит – продолжить бы?
Нет, ни у кого более игровых костяшек не сыскалось, ни мужицких, ни каких иных, тем и закончилось веселье. Вот и всегда так!..
Мясо съедено, вино выпито, дружба не удалась… Но зато все неприятности обошли Хвака стороной, он сыт и здоров. И с деньгами!
Хвак собрал пальцы в кулаки – на левой руке, потом на правой руке… Левую неловко сжимать – приопухла чуток, кожица на суставах свезена, пощипывает – в холодную бы водичку сунуть, остудить… А десница в полном порядке! Хвак смотрит на кулак правой руки, аж ликует, а открыть его все – таки тревожится: кроме полукругеля, который за пазухой, в надежном месте спрятан, есть у него и другие деньги, уместилось в ладони целых три монеты: большой медяк, медяк и полумедяк – подобраны в кабацком бою! Левой он как наподдаст одному, а правой хвать, хвать, хвать – вот они! Но, все – таки – не заработаны ведь, а ну – отнимут!?
– Кто отнимет?
– Да хотя бы стража!
– Стражи нет.
– Ну тогда хозяин таверны – с его земли подобрано!
– Хозяина тоже поблизости нет, а служкам и без того работы выше головы – вон как забегали!
Попугал себя Хвак разными страхами, сам же и успокоил молчаливыми рассуждениями, но уже решил: пора уходить. Вот только знать бы – куда? Ай, да какая разница! По имперской дороге, вон туда. Главное теперь – не забыть важное: три и один – это четыре. Два и два – тоже четыре. Три и два – это пять, больше, чем три и один. Раз! – и полумедяк твой! Или, наоборот, проиграл: у Хвака в третий кидок было четыре и четыре, это… много. А Петля себе выкинул эти… на одной кости два рядка по три, да на другой столько же – «забор» называется. Два забора сразу – высшая удача. Люди называют ее – полная дюжина. А дюжина – это двенадцать! А двенадцать – это пальцы с обеих рук да еще два пальца!
Шагает Хвак по имперской дороге – и весь мир ему улыбается! Сыт он – как следует сыт, хотя и еще можно было бы навернуть чего – нибудь такого… Вино – в голове уже не бултыхается, весь хмель давно выветрился, но сердце все еще помнит эту беззаботную радость, которая расцвела в нем после второго кувшина. Деньги – была одна монета, да добавилось три… Три и одна – четыре. Вот бы еще разузнать, на сколько медяков можно обменять полукругель? И все – таки мир очень уж чудно устроен…
Хвак поозирался во все стороны – один он по дороге идет, никто за ним не подсматривает – хоть нужду прямо на дороге справляй! Но только так делать – негоже, даже с деревенской дороги сойди на обочину, уважь тех, кто тем же путем должен ходить, ты ведь не лошадь и не горуль! Но только в Хваке совсем иная потребность зудит: убедился он, что нет никого поблизости, добыл тряпицу из – за пазухи (в трактире лоскут подобрал), развернул ее и опять на четыре монеты любуется. И все – таки очень уж чудно устроено все на белом свете! Вот, например, денежки лежат на руке, одна серебряная, да три медных. Из медных самая
