это сияние, эту… это… эту штуку! Хочется – значит, пойдем! Желания – на то и желания, чтобы их исполнять и этому исполнению радоваться. Ибо для чего еще жизнь-то дана?
Сказано – сделано: поднял Хвак оброненную флягу с остатками воды, сунул ее в мешок, мешок за плечи – и вперед, теперь это будет к северу, туда зернышко полетело!.. И опять стрекоза синеглазая вьется перед ним, словно дорогу заслоняет…
Нет дела Хваку до стрекоз и мух, но смутили его синие глаза… Вроде бы, всякий раз, когда он видел их – что-то такое плохое приключалось с ним… Ну, а раз так, то он пойдет не прямо, а правее, а потом обратно вывернет, на прежнее направление… Это сияние от зернышка издалека заметно, даже днем, вдруг и увидит, и поближе разглядит, и… Очень похоже на жажду хотение сие, только… глубже. Жажда – она в глотке и на губах, а сияние и жар от зернышка – внутри, словно бы в самом сердце!.. Что такое?.. Дым! Дым, прирученный, не дикий: пахнущий не пожаром лесным, а людским костерком… Похлебочка!
Все переживания, жажды и зовы словно ветром выдуло из Хваковой головы и он взялся ломиться напрямик, сквозь кусты, на запах еды и костра. Да только голод голодом, а и выходить к людям надобно с умом, не то как раз стрелами угостят, швыряльными ножами накормят, поэтому движется Хвак на запах дыма, а сам беззаботную песню напевает, чтобы неведомым людям у того костра слышно было: человек идет, а не демон, коли песни петь умеет, к тому же идет и не крадется, потому как песню вперед себя несет, добрых людей о своем подходе оповещает.
Полянка маленькая, но для безопасного отдыха удобная: с двух сторон скалы нависают, а с других двух сторон травяной и древесный сушняк полукольцом, кто ни крадись – непременно сухую ветку с хрустом повредит. Вот, под одним таким навесом конь стоит, из мешка овес подбирает задумчиво, а под соседним навесом костерок, а спиной к нему путник полулежит, со свитком в руках – и на подошедшего Хвака ну никакого внимания! Человек этот видно что в почтенном возрасте, седые волосы по плечи, сословия не простого, явно из сударей, ибо рядом с ним на подставленном седле меч двуручный лежит, на четверть из ножен высунут… Седло дорогое… Секира и пояс у седла лежат – тоже больших денег стоят, сразу видно!.. Серебряных, а то и золотых. Остановился Хвак и замер, онемев: как обращаться к этому человеку, что ему говорить? Но человек у костра первый открыл рот:
– Отодвинься, человече, ибо ты заслоняешь свет и, тем самым, затрудняешь мне чтение.
Хвак отступил на шаг… и еще на один, на этот раз в сторону, чтобы тень на свиток не ронять. И что теперь ему делать? – вроде бы как поступком своим он ответил, вступил в беседу, а язык во рту не желает ворочаться и всё тут! Но старец опять пришел на выручку: свиток свернул, в седельную сумку небрежно вдвинул и все еще из положения полулежа воззрился на стоящего перед ним Хвака.
– Странно. Я ведь надежную магическую защиту поставил вокруг, дабы никто не докучал моему одиночеству, а ты, человече, здесь невредим стоишь. Судя по раззявленному рту и доверчивой лупоглазости твоей – простолюдин и не демон. И не волшебник. И не притворяешься… Разве что ты… Может, ты бог, принявший такое потешное обличье?
– Я?.. Не-е… Я это… Я – Хвак.
– Да ты что? Вон как. Странное имя. Ну, а меня… Снегом зовут.
– Чего?
– Гм… Мое новое имя – Снег, а прежнее предпочитаю не помнить. Я… странник, пожалуй даже отшельник, поскольку с некоторых пор предпочитаю жить в уединении и в простоте, вдали от суетного человеческого мирочка, набитого никому не нужными страстями. Ты что-нибудь понял из того, что я сейчас сказал?
Хвак торопливо кивнул, чтобы не сердить своей тупостью пожилого человека:
– Да. Вы из сударей, вас зовут Снег.
– Хм!.. Если судить по количеству смысла на количество слов – я напрасно пыжусь пред тобою разумом своим. Мне – урок и назидание. Ну так что, дружище Хвак, не подскажешь – почему сердце твое так громко ворчит в обширном… в обширной груди твоей? Может, оно дуэли просит, сиречь драки с первыми встречными болванами, во славу некоей прекрасной сударыни, дабы увековечить имя ее и неземную красоту?
– Чего?
– Я спрашиваю, что с твоим брюхом? Откуда в нем такой шум?
– А… Да, воды-то я вдоволь напился, а есть – почти не ел сегодня, вот оно и бурчит.
– Надо же… Знатно булькает, погромче моей похлебки. Есть хочешь? Впрочем – чего тут спрашивать… – Тот, кто назвался Снегом, закряхтел, вставая, начал было чего-то искать – нашел: тряпка ему нужна была, котелок снять с огня… Выпрямился. Росту он был немалого, почти полных четыре локтя, жилист, худ, весьма широк в плечах, но стоя рядом с Хваком – мягко говоря не смотрелся богатырем. – Ай, да Хвак! Ну ты и здоров, детинушка! Никак, четыре локтя с пядью… Даже больше… пальца на три!.. Чего столбом стоишь? За тем кустом лужа дождевая – ополосни пока лицо, руки. Да смотри, воду не взбаламуть, пыли туда не натряси, вода нам еще понадобится посуду мыть.
Хвак покорно кивнул – он без лишних слов признал над собою превосходство этого странного пожилого сударя (сударей он видел издалека, и не раз, но в личную беседу вступать не доводилось), да если бы этот Снег был и простолюдин – все одно: глаза его излучали властную силу и ум, голос принадлежал человеку не привыкшему к возражениям, однако… Не страшно и не обидно. Нет. Этот старик не злой. Не жадный и не насмехается. А лицо да руки и впрямь в пыли. Надо с краешку черпать и медленно, тогда муть не поднимется…
– Уже? Вот, другое дело! Слушай, Хвак, ты плошку носишь с собою?
– Чего?
– Плошку, миску… тарелку… Думаю, вряд ли тебе известно значение последнего слова. Посуду, из которой можно есть жидкую или рассыпчатую пищу, предварительно ее туда поместив? Нет? Жалко. У меня-то всегда при себе, но она одна, а мы с тобою не настолько коротки, чтобы хлебать из одной посуды, хоть вместе, хоть поочередно. Я в этом смысле жуткий собственник, как, впрочем, и полагается почтенному отшельнику.
– Нет у меня, – сокрушенно подтвердил Хвак. А между тем, от похлебки – эх – так вкусно пахло! Жирным мясом, вроде бы даже молочным, травами… Неужто старец раздумал его угостить? Что ж, Хвак сам виноват, что не догадался разжиться посудою заранее…
– Ладно, не вздыхай так тяжко. Вот что мы сделаем: я себе налью на размер души, а остальное ты будешь есть прямо из котелка. Не то чтобы я гостя ждал к себе на трапезу, но не поставишь же на огонь пустой котелок – не вкусно выйдет, да и что-нибудь подгорит обязательно – вот и приходится готовить с большим запасом. Зимой-то можно мясо вынуть и в дорогу взять, а когда теплынь, как сегодня, далеко без сохранных заклятий не провезешь, непременно протухнет… Но я предпочитаю свежее есть, от заклятий мне всегда привкус чудится… Короче говоря, не доешь – выльем, ибо котелок у меня вон какой объемистый, оставим птерчикам с мизгарями, хотя, если верить твоему облику, местные птерчики лягут спать голодными… Ложка-то хоть есть?
Ложка у Хвака была: он ее украл еще в прошлом месяце, прямо из под руки у зазевавшейся трактирщицы… Он бы купил себе ложку, все по-честному, потому как осознал все удобства владения этим важным предметом, но денег постоянно не хватало на покупки, только на еду: последний полумедяк отдал той же трактирщице за ковригу хлеба, кружку вина и пару вяленых ящерок…
– Есть у меня! – Хваковы пальцы ловко нырнули за голенище и добыли оттуда деревянную ложку.
– Молодец, пока отложи ее в сторону. Вот тряпка, держи котелок, твердо держи, и наклоняй как я скажу, пока я себе начерпывать буду… Боюсь, перцу пересыпал… Любишь перец?
Хвак пожал плечами из неудобного положения, а сам коротко задумался.
– Д-да. Пожалуй, люблю.
– Тогда тебе повезло. А то у меня есть один такой… странный… приятель, не приятель… Перца в мясе и в похлебке не любит, а перченые церапки чуть ли не ведрами поглощает… закусывает ими всякое пойло разной степени крепости… Пьешь вино?
Хвак сглотнул нерешительно и подтвердил кивком.
– Тогда в этом у тебя промах. Я нынче ничего крепче колодезной воды не употребляю… Всё! Остальное твое, забирай. А ведь я тоже проголодался, оказывается! Погоди, хлеб достану. Его немного, но поделим по-братски имеющееся. Боги, да благословят нашу прескромную трапезу!
