уверенные, что я симулянт. А вызывать «Скорую» вообще считалось кощунственным поступком, смертным грехом, и делалось это только в том случае, если налицо был явный Пиздец…
Впрочем, мне уже было все равно, я к тому времени мало что соображал. Я просто лежал, покачиваясь в волнах набегающей дурноты, и ни о чем не думал.
«Скорая», кажется, приехала довольно скоро, и когда врачиха вошла в комнату, что-то похожее на интерес вызвал у меня ее наряд — она почему-то была одета в ярко-красный комбинезон, как у американских rescue, в руках у нее был серебристый чемоданчик с продольными выпуклостями, очень похожий на те, которые берут с собой в полет космонавты, и если бы за спиной у нее торчали такие же серебристые баллоны, а на голове был шлем, она была бы вылитый охотник за привидениями из одноименного фильма с Дэном Экройдом. Она посмотрела на меня с подозрением и первым делом спросила:
— Страховой полис есть?
Мать подобострастно подала ей полис, докторша расслабилась и принялась меня осматривать. Я, путаясь в мыслях и словах, пролепетал что-то о давлении, но она не обратила на это внимания. Она стала расспрашивать меня о симптомах — боль там-то и там-то, слабость, рвота, дурнота, — и, как оказалось, все это у меня было. Я понял, что дело плохо. Докторша нахмурилась и отрывисто приказала:
— Собирайтесь, вам надо в больницу.
И тут я понял, что это не давление, что это — пиздец. Меня кое-как приподняли за руки, усадили на кровать и одели. Я старался держаться, но уже знал, что надолго меня не хватит. Мне просто хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.
— Что со мной? — без особого интереса спросил я.
— Возможно, внутреннее кровотечение. Надо провести обследование, — хмуро ответила докторша и стала поторапливать: — Сами спуститесь или на носилках?
— Сам, сам, — пробормотал я, зная, что это будет последнее, на что я способен.
Мать стала собираться, чтобы меня сопровождать, докторша подставила мне плечо и потащила к лифту, сзади меня подпирал отец. Мать тихо плакала. Когда мы спустились на первый этаж, я был мокрый как мышь. Меня запихнули в машину, уложили на носилки, и мы поехали.
Меня опять стало укачивать, но в то же время умиротворяющее спокойствие овладело мной — мне стало легко оттого, что я попал в чьи-то, может быть, и не слишком надежные, но профессиональные руки, что уже есть какой-никакой диагноз и что мне ничего больше не надо делать самому… Если бы я знал, что меня ждет дальше, я бы, наверное, предпочел умереть прямо в этой машине.
Я потерял сознание, потому что, очнувшись, понял, что меня везут по какому-то тускло освещенному коридору на каталке. Я был все так же спокоен и даже счастлив — сейчас со мной что-нибудь сделают такое, может быть, просто укол, или дадут таблеток, и мне станет легче… Только нужно еще немного потерпеть.
Меня привезли в приемное отделение, залитое таким ярким светом, что мне резануло по глазам. Я лежал на кушетке, зажмурившись, слыша сквозь ритмичное уханье в ушах голос матери, которая с кем-то говорила, видимо, с медсестрой, а потом на меня пахнуло стопроцентным спиртом, и густой голос человека, привыкшего повелевать, попросил меня подняться. Я сделал попытку, но не смог, и сильные руки помогли мне. Это был дежурный врач отделения, здоровенный, как все хирурги, жизнерадостный рыжий человек, явно хорошо выпивший, но державшийся тем не менее твердо и достойно. Меня усадили на стул и попросили проглотить резиновую кишку. Я ничего не понял, но кивнул. Мне засунули кишку в рот и стали ждать. Посидев так немного, я открыл рот, и кишка выпала. Мне терпеливо объяснили, что я должен взять ее обеими руками и запихивать себе в горло так, чтобы она пролезла в желудок. Я внимательно посмотрел на кишку, и мне стало страшно. Как же я ее проглочу? Это ужас какой-то… Средневековая пытка!.. Единственное, что я хотел, это чтобы все оставили меня наконец в покое… Я стал отнекиваться. Все загалдели, что это необходимо, что без этого никак нельзя, просто нужно немного потерпеть. «Это гастроскопия!» — уверяли меня. Я сделал вялую попытку засунуть кишку себе в горло, но понял, что нормальный человек сделать это не в состоянии. Она застряла у меня в горле, мне показалось, что я сейчас задохнусь, меня сотряс спазм, я в ужасе вырвал ее, и из меня полился желудочный сок. Но уже были приготовлены марли, быстрые руки подложили их мне на грудь, на колени и обтерли рот. Из глаз у меня не переставая текли слезы. «Я не могу!..» — простонал я и посмотрел на мучителей взглядом, который мог бы разжалобить кого угодно, но только не дежурных хирургического отделения, выполняющих свой долг. Мне опять дали в руки кишку и прикрикнули, чтобы я не валял дурака. И тут я понял, что они уже от меня не отстанут и что мне в конце концов все-таки придется это сделать, как бы это ни противоречило моему рассудку…
У меня получилось на пятый раз, когда я уже впал в отчаяние и хотел завизжать, что я ничего не буду делать и пусть они делают со мной что хотят. К тому времени я был весь вымазан собственной внутренней секрецией, заплакан и едва мог дышать — до такой степени у меня распухло горло. Кишка все-таки пролезла в пищевод, и я услышал крик: «Глотай! Глотай!» Закатив глаза, дергаясь в рвотных конвульсиях и в то же время до предела напрягшись всем телом, я сидел с проглоченной кишкой и думал: «Когда-нибудь все это должно кончиться…»
Ах, почему это было не давление!..
Я сидел так, считая секунды, до тех пор, пока чей-то голос не произнес задумчиво:
— Черт его знает… Я ничего не вижу. Темно…
— Ладно, вынимай, — разрешил дежурный хирург нехотя. Перхая, я выудил из себя кишку, задышал полной грудью и тотчас услышал крик:
— Е-мое!
Хирург держал в руках кишку, и руки его были в крови. Я почувствовал, как теплое и горячее беспрепятственно наполняет мне рот и струится по губам. Я опустил глаза и увидел, что кровь обильной струей бежит с подбородка на штаны. «Ну вот, — подумал я с горечью, — засру последние джинсы. Кровь ведь, по-моему, не отстирывается…» Вид мой — с зеленым лицом, с красными вытаращенными глазами, с окровавленным ртом, как у Дракулы, — наверное, был столь дик и ужасен, что мать зарыдала в голос…
— Немедленно в операционную! — единственное, что я отчетливо запомнил.
Я не знаю, куда все делись потом и что стало со мной, я помню только, что было какое-то движение, но двигался не я, потому что страшно устал и хотел спать, а меня двигали и что-то со мной совершали. Когда я опять пришел в себя, то обнаружил, что лежу на каталке в коридоре, голый, под простыней и мне холодно. Мать исчезла, и это меня обрадовало… Я забеспокоился, что у меня озябнут ноги и я простужусь, но тут меня повезли… Меня ввезли в большое помещение, облицованное голубым кафелем, как мне показалось, овальное, посреди которого стояло некое сооружение, в котором я с трудом признал операционный стол, до того он был весь заставлен и увешан какими-то мониторами, приборами и опутан циркуляционными разноцветными шлангами… Впоследствии этот стол станет для меня Машиной Времени, Искривителем Гиперпространства, Звездными Вратами и еще бог знает чем из мира фэнтези, но тогда я смотрел на этот стол и совершенно бесшумно передвигавшихся по операционной людей в масках без лиц и цветных свободных одеждах с нескрываемым интересом, как на какую-то киношную иллюзию, далекую от моей реальности, но в которую я тем не менее попал. Все это выглядело довольно жутковато и напоминало то ли подпольную клинику по изъятию человеческих органов, то ли космическую лабораторию инопланетян, предназначенную для бесчеловечных опытов над землянами. Здесь было так же холодно, как и в коридоре, и по мне пробегали волны озноба, ставшие уже неотъемлемой частью моего состояния, но когда меня опять повезли и стол стал надвигаться на меня, мне вдруг стало так легко и спокойно, словно и этот стол, и эта холодная стерильная операционная, и все эти люди, занятые сосредоточенным приготовлением к тому, чтобы с профессиональным равнодушием резать и кромсать мое измученное тело, являются единственно нормальным и естественным продолжением моей жизни, что сейчас здесь происходит именно то, что должно было случиться, и что без этого обойтись уже никак нельзя… На меня снизошло понимание того, что Я являюсь только малой частью своей жизни и гораздо большей частью чего-то еще, что Я уже ничего не могу сделать ни со своим телом, ни с тем, что со мной происходит, вообще ни с чем, и что, наверное, раньше мне только казалось, что Я могу все контролировать, и я почувствовал огромное облегчение оттого, что больше не нужно ни о чем беспокоиться и сейчас случится именно то, к чему моя жизнь была только прелюдией, лотереей с набранными и ненабранными очками, то, к чему мои желание и нежелание не имеют
