— Какие кулаки?
— Ну, помещики.
— Да разве это наше?
Славушка ногой пихнул солому.
— Папаши вашего брательника…
— Какие же они кулаки?
— А как же… — Парнишка прислонился спиною к соломе. — Мой папаня у них не один год в работниках жил.
— Ну это до нас, — примирительно сказал Славушка. — Теперь новые законы, всяк должен работать на себя.
— Закон! — возразил парнишка. — Рази его соблюдают?
— А как же не соблюдать?
— А так… — Парнишка вздохнул глубоко, уныло, по-взрослому. — Ну я пойду… — Он еще сомневался, что ему дадут унести надерганную солому. — Ето, как ее… — Он кивнул на охапку. — Возьму?
— Бери, бери, а потом выходи, — поощрил его Славушка. — Тебя как зовут?
— Колька.
— Выходи хоть сюда, на огород.
Славушка и Петя подождали, покуда Колька доволок охапку до своего огорода, и поволокли свою, веря, что пуд соломы все-таки легче, чем пуд чугуна.
Славушка остановил в сенях Павла Федоровича, тот всех знает в селе, вплоть до грудных детей, кто у кого родился, как назвали, как растет, чем досаждает…
— Что за Колька, Павел Федорович?
— Колек много. Какой Колька?
— На огороде встретил.
— У нас на огороде?
— У нас.
Павел Федорович встревожился.
— Крал чего?
— Не заметил.
— Крал. Чего еще ему делать? Только нечего, повыкопано все. Увидишь — приглядись.
— А вы знаете его?
— Соседи наши. Ореховы.
— А они что, воры?
— Ну… Воры не воры… Нищета…
— А почему думаете, что крал?
— Потому что нищета.
— А почему нищета?
— Лодыри. Не любят работать. Встретится — присмотрись…
Славушка ждал появления Кольки, слонялся по лужайке, отделяющей деревенскую улицу от астаховского дома до тех пор, пока не мелькнула за углом тень Кольки.
Славушка цокнул языком, Колька откликнулся.
— Чего так долго?
— Полдничали.
Славушка не понял.
— Что?
— Обедали.
— Время к ужину…
— А у нас обед за ужин заходит, весь день шти.
У Славушки отлегло от сердца, они сами в Москве сидели на одних щах из мороженой капусты, щи возбудили сочувствие.
— Откуда ты взял, что мы кулаки?
— Эвон сколько у вас добра накоплено.
— Да это ж не наше. Моя мама сама работает.
— Много учителям платят!…
Они испытывали друг друга, то, что говорил один, было непонятно другому, это-то и вызывало взаимный интерес.
7
Осень в тот год не затянулась, снег выпал в ноябре; лужи покрыло ледком, он похрустывал под ногами, как леденцы, и в школу хотелось не идти, а бежать.
Вера Васильевна собиралась на занятия так же тщательно, как в Москве, отглаживала блузку и юбку, старательно причесывалась, укладывала в сумку учебники и тетради.
— Куда ты? — останавливала она Славушку. — Еще рано, вместе пойдем.
Он ждал у крыльца, но, как только мать появлялась на улице, не выдерживая, припускался бегом, в два прыжка перескакивал Озерну, взлетал в гору и, тяжело дыша, врывался в школу, когда Вера Васильевна еще только шла мимо Заузольниковых.
Опережая своих коллег, легким охотничьим шагом приближался к школе Андрей Модестович Введенский, подъезжали в тарантасе Кира Филипповна Андриевская и Лариса Романовна Пенечкина, чуть позже показывалась из-под горы Вера Васильевна, всегда вовремя и всегда с вопросом — не опоздала ли, последним входил Иван Фомич, по утрам он убирал хлев, но порог класса переступал минута в минуту.
Славушка учится в предпоследнем классе, последнего не существовало, учится легко и небрежно, одинаково свободно рассуждает о Кантемире и теплоте, о петровских реформах и перекрестном опылении, он не любит только уроков Веры Васильевны, чужой язык деревне еще в диковинку, предвыпускной класс, а зубрят склонения и спряжения. Шансель и Глезер, Глезер и Петцольд, вас ист дас — кислый квас, ле-ле-ле, ля-ля-ля, род мужской, род женский и даже, если угодно, род средний.
За уменье сосчитать по-французски до десяти Вера Васильевна ставит пятерку.
Деревенская гимназия пыхтит, что называется, на полном ходу. Родители сами гонят великовозрастных сыновей в школу, в надежде получить отсрочку в случае призыва в Красную Армию. Для продолжения образования!
В Успенском тихо. Озерну сковало льдом. Ветер понамел сугробы. Однако озими и под снегом растут, и подо льдом клокочет вода. Каша заварена круто, да не пришло еще время расхлебывать!
Мужички загодя готовятся к весне, революция революцией, а пить-есть тоже надо. Рабочему классу, оно, конечно, требуется помочь, одначе хлеб невредно припрятать, особливо покуда еще не смолот.
Славушка постепенно привыкал к новой жизни… Уж такая ли она была новая! Свинства вокруг побольше, чем в Москве, во всяком случае, в той Москве, которая ему знакома.
В астаховском доме всего и света что мама!
Славушка в дружбе и с Федосеем и с Бобиком. Бобик хоть и дворняга, но отличный сторожевой пес. Признавал только Павла Федоровича, а теперь Славушка может и отвязать его, и привязать, и потискать руками морду. Павел Федорович не позволяет кормить пса досыта, злее будет, и Славушка тайком таскает Бобику хлеб. Федосей хлеба ест досыта, но, кажется, впервые в жизни кто-то говорит с ним об отвлеченных материях, о том, что музы молчат, когда гремит оружие. Славушка имеет в виду события, загнавшие его в Успенское, и книги, оставленные в Москве. Федосей удивляется, как можно прочесть столько книг, и этим безмерно льстят Славушке.
Федосея мало интересует, что произойдет завтра, сегодня сыт, и слава богу, впрочем, в бога он не верит. «У меня средств нет, — говорит, — на леригию», он и просвещает мальчика во всем, что касается хозяев дома.
Семья Астаховых… Все вокруг говорили о них как о каком-то клане. Клан Астаховых. На самом деле не существовало ни клана, ни даже семьи. Прасковья Егоровна Астахова, параличная старуха, дни которой давно сочтены, да Павел Федорович, холостой ее сын, которому близко к пятидесяти.
Семью поразвеяло временем, все, что из земли, возвратится в землю. В поте лица своего будешь есть
