первой возможности вручила ему свой букет.
— Ты выглядишь восхитительно, — прошептал ей на ухо Стюарт в беседке.
— Ты тоже, — ответила она, вскинув голову и сосредоточившись только на нем, не замечая ни «подружку», ни «дружка».
Приглашенные поднялись на борт «Пенелопы», яхты Котсволдов. Свадебный пир проходил в столовой, обшитой красным деревом с богатой медной «арматурой»; за огромным овальным столом уместились все пятьдесят гостей. В прежние времена сэр Гарольд часто принимал на яхте большие компании и сейчас, после отставки, старался поддерживать былой порядок.
Ее отец в своем спиче счастливо избежал рассказа о том, как семилетняя Оливия Пенелопа Котсволд оскандалилась в первый же день пребывания в интернате, намочив панталончики. Вместо этого он смертельно утомил всех древней историей «Лэмпхауза».
— Сегодня знаменательный день. Можно сказать, что сочетаются браком два издательства — одно очень старое, другое очень молодое. Я надеюсь, что Оливия и Стюарт будут гордиться своим наследством и развивать его. «Лэмпхауз» был основан моим предком, Сэмуэлем Котсволдом, который заложил семейные драгоценности, чтобы начать свой новый бизнес, и подобно этому я «заложил» свою семейную драгоценность, мою дочь, корпорации «Маккензи, Нью-Йорк, Торонто», нашим будущим банкирам…
Аналогия вызвала у слушателей смешки, и Оливия смутилась. Впервые он впадал в сентиментальность относительно нее, и ей оставалось только заключить, что отец очень рад передать ее с рук на руки Стюарту Лайону Маккензи.
— Год 1854-й — задолго до эпохи Маккензи. Фамильные ценности Котсволдов теперь заперты под сводами Лондонского банка. Я искренне надеюсь, что такая судьба не постигнет мою дочь от рук наших шотландских собратьев, которых англичане отправили к чужим берегам задолго до 1854 года!
Гости зааплодировали и засвистели. Оливия прошептала Стюарту на ухо:
— Прости его, он сегодня основательно поддал. Начал с виски еще за завтраком.
— Фамильная ценность Котсволдов, русский православный крест, усыпанный драгоценными камнями, — не для продажи! Ни один коллекционер не купит его на аукционе Сотби!
— Хватит, па! — простонала Оливия.
— В начале восемнадцатого века русский император Петр Великий изучал кораблестроение в местечке Дептфорд — это в Англии, под Лондоном, если наши американские и канадские гости не знают. В его окружении был православный священник, отец Лампион, который подхватил оспу в Лондоне — в те дни это было не очень-то здоровое место для проживания, а сейчас и того хуже — вот почему мы с Мэгги переехали на юг Франции!
Снова раздались аплодисменты и смех, гости успели набраться не меньше, чем ее отец. Оливия стиснула зубы и с трудом выносила эту историю, натянуто улыбаясь, в то время как ее жениху, похоже, нравилось смотреть, как тесть изображает из себя чудака.
— Священник был изолирован от остального русского двора. Один из моих и Оливии предков ухаживал за ним в своей хижине в Дептфорде. Пенелопа Котсволд умерла от болезни, так же как и отец Лампион. После нее остались муж и семеро детей. В благодарность Бенджамену Котсволду и его детям русский император отдал все имущество отца Лампиона — став, таким образом, как бы Робин Гудом из Санкт-Петербурга… Я шучу, конечно!
Отец вытер салфеткой лысую потную голову и распорядился включить кондиционеры.
— Среди имущества покойного священника был и этот драгоценный православный крест. Лампион — старинное слово, обозначающее фонарь или светильник — другими словами, это маяк, рассеивающий тьму. Вот почему наше издательство называется «Лэмпхауз».
— Фамильная ценность Котсволдов перешла от Бенджамена к старшему сыну Сэмуэлю, создателю издательской компании «Лэмпхауз», основанной на Патерностер-роу, Лондон, в 1854 году. Сэмуэль заложил знаменитый крест, чтобы добыть денег на новое дело, и вскоре заработал достаточно, чтобы выкупить его как раз в разгар Крымской войны.
Снова раздались аплодисменты и гости подняли бокалы.
— К сожалению, — продолжал сэр Гарольд, — вот уже сто тридцать пять лет крест Лампиона, хотя все еще очень ценный, представляет драгоценность только для нас, Котсволдов, кто ценит его в основном сентиментально, как часть нашей семейной истории.
Оливия посмотрела на Стюарта, тот незаметно провел рукой по горлу. Она была рада, что они думают одинаково. Но тогда зачем они согласились на эту пытку? Почему было не сбежать потихоньку и не обвенчаться в Гретна-Грин или Лас-Вегасе?
Она знала, почему: лицо матери сказало ей об этом — о, как бы та была разочарована, если бы они так поступили! В глубине души родители серьезно гордились ее достижениями — не столько членством в Совете директоров, сколько тем, что у нее хватило ловкости заарканить молодого и красивого канадского миллионера. Похоже, папа даже простил ей, что она не мальчик. Оливия была довольна, что благодаря публичному браку примирилась с родителями; в переходном возрасте она им попортила немало крови. Она снова прислушалась к горделивой речи отца.
— Пусть молодым всю жизнь сопутствуют удача и здоровье! Я знаю, Оливия поддержит старую семейную традицию — «Правда. Верность. Честь»!
Гарольд тяжело опустился на стул среди бури аплодисментов, чему Оливия порадовалась. Впрочем, она радовалась, пока он не наклонился к Маккензи-старшему, сидевшему рядом с Мэгги, и не сказал:
— Не обращайте внимания на эти издательские истории, мистер Маккензи!
— Ма, мне кажется, что отец пьян! — в ярости сказала Оливия.
— Дорогая, я полагаю, что он пьян вдребезги — но так счастлив за свою маленькую девочку, что я могу его понять и простить. — Мэгги долила шампанского в бокал Гарри. — Может быть, сегодня я не услышу его рассказов о последних форах, потому что он уже упился собственным красноречием.
Красивый седовласый старик, отец Стюарта, мультимиллионер, сколотивший состояние собственными руками, хвастался Гарольду, что начинал практически с нуля (за всю свою жизнь Гарольд не испытывал ничего подобного) и из мальчишки-газетчика, кем он был в дни Великой Депрессии, сделал своими руками того, кем стал сейчас. Кстати, эй, Гарри, а история про крест Лампиона великолепная! Правда, что он принадлежал русскому императору? Я бы, пожалуй, сделал его новым символом издательства «Маккензи»!..
Канадская мать Стюарта, миссис Пирс Маккензи, была высокая, стройная, элегантная и темноволосая, с надменным лицом, тоже из семьи издателей. В бежевом шелковом ансамбле от Версаче, она перешла на левый борт и была немедленно поймана Мэгги, которая принялась показывать семейные фотографии, рассказывать семейные истории и демонстрировать семейные рецепты.
— Любимый рецепт Гарри — это быстрый пудинг, — сказала Мэгги.
Бежать было некуда, разве что за борт. Пирс уткнула свой ястребиный нос в передержанную фотографию — Оливия в возрасте трех лет и десяти месяцев верхом на пони.
— Быстрый пудинг, говорите?
— Восемь унций риса и немного говяжьего костного мозга…
— Он так и называется? — спросила Пирс, разглядывая пони.
— …и четыре унции изюма без косточек, пинта молока, три унции сахара, четыре унции смородины, немного корицы, одно яйцо и чуть-чуть соли. Печь двадцать минут на умеренном огне…
— Мама, дорогая, — Оливия освободила Мэгги от внимания миссис Маккензи с ее длинными наманикюренными ногтями, которая в жизни никогда ничего не пекла, кроме мультимиллионеров. — Бэрди умирает от желания послушать твой рецепт быстрого пудинга, потому что она холостячка — не в обиду будь сказано папиным увлечениям гольфом и яхтой, то и дело оставляющим тебя соломенной вдовой.
— Будем надеяться, что Стюарт не поступит так же с тобой, дорогая. Крупным бизнесменам никогда нельзя доверять. Тебе следует сделать Бэрди его секретарем, а не своим, она бы за ним приглядела. Попытайся навязать ему в качестве хобби вязание — по крайней мере, это можно делать, не вылезая из кресла у камина.
— Да, ма!
— Ох, как я горжусь тобой, дорогая… — Мэгги похлопала дочь по руке, и, украдкой глянув через плечо, понизила голос: — За то, что до свадьбы осталась «целкой».
