— А ты не видишь? — спросила Оливия. Ей хотелось узнать в конце концов, была ли операция успешной или Бэрди только притворяется за темными очками.
— Конечно, вижу — но смутно! Выглядит как птичка в клетке.
— Посмотри повнимательней. Это музыкальная шкатулка, разве не прелесть?
— О, прекрасная вещь… — сказала Бэрди с хитрецой в голосе. — Как я полагаю, позолоченная? Вам со Стюартом не следует тратиться на меня, дорогая. Вы и так дали мне достаточно.
— Что за чушь!
Оливия потянула за кольцо наверху крохотной клетки, и птичка запела:
Чем быстрее звучал мотив, тем быстрее крутилась птичка на жердочке в своей позолоченной клетке.
— Какая чудесная штучка! — воскликнула Бэрди.
— Стюарт привез ее из Нью-Йорка, — заметила Оливия.
— Я тронута, что он подумал обо мне, вращаясь среди миллионеров. Спасибо вам обоим… Знаешь, положи-ка это в тумбочку, пока какая-нибудь растяпа не поставила на нее судно! — Оливия сунула клетку в тумбочку, а Бэрди спросила: — Кстати, а где твой муж, почему он не пришел повидаться?
— Прости, Бэрди, он передавал привет. Понимаешь, с того сельского праздника, когда я как дура шлепнулась на чью-то могилу, нас все время куда-то зовут. Стюарт принял приглашение поиграть в гольф с доктором Гарретом и его друзьями в Мидхэрстском клубе.
— Вы этого добились!
— Да, нам удалось войти в местное общество, — Оливия скривила лицо, — и теперь я соломенная вдова, почти как мама.
— Кстати, твои родители прислали мне открытку с пожеланием скорейшего выздоровления и билет с открытой датой вылета на юг Франции. Твоя мама хочет, чтобы я «восстановилась» у них на Антибах.
— Так это здорово, Бэрди!
— Нет, не здорово. Я не досужая дама, Оливия, тебе бы следовало знать. К тому же я полагаю, вы со Стюартом были в курсе дела. Меня не удивит, если окажется, что ты сама и подготовила это предложение, ха! — Темные очки съехали ей на кончик носа. — Во всяком случае, я его не принимаю.
— Примешь и поедешь, после операции тебе нужен долгий хороший отдых.
— Я больше не приемлю благотворительность ни от Котсволдов, ни от Маккензи.
— Хорошо, брось ее нам в лицо, меня это не беспокоит. Когда вернешься в «Лэмпхауз», получишь уведомление о прекращении выдачи зарплаты, если тебе от этого станет легче.
Бэрди стиснула руку Оливии своей маленькой ладошкой.
— Ты милая, но не заставляй меня страдать. У меня есть гордость, знаешь ли.
— Знаю. Ее так много, что однажды она тебя просто задушит.
— Во всем виноват климакс, он приводит женщин в отчаяние… — И Бэрди расхохоталась.
В дверях появилась голова медсестры.
— Никаких волнений, Сибилла! Еще десять минут — и вашей гостье уходить, а вам — приняться за ланч.
Бэрди помахала ей вслед и скорчила гримасу.
— Сибилла, видишь ли! Хотела бы я знать, с чего это они позволяют себе такую фамильярность!
Она попросила Оливию налить воды, та сделала это и подала ей стакан.
— А как кормят?
— Ужасно.
— В самом деле? Не дают выбирать?
— Конечно, дают, вот я и выбираю — творожная масса или протертая каша. Одно надувательство, я один-единственный раз получила на завтрак что-то съедобное. Со среды они меня морили голодом, только вода без хлеба, причем даже не разрешали сесть, чтобы выхлебать эту воду. Мол, внутричерепное давление может повыситься перед операцией…
Бэрди оживленно болтала. Оливия была рада, что она так весела после операции и, похоже, верит в ее успех.
— Я уж было совсем собралась помереть с голода и отдала омлет ночной сиделке, которая была еще более голодна, чем я. Она была ему рада, а мне он напомнил яичный порошок времен войны. К ланчу мне принесли куриные тефтельки, приготовленные на пару. Я им сказала: с зубами у меня все в порядке, может, вы меня перепутали с другим пациентом?
Они еще потолковали о том о сем, и Оливия, заметив, что Бэрди устала, сказала, вставая:
— Ну, я пошла, Бэрди!
— Так скоро? — жалобно спросила та.
— Мои полчаса истекли, и я не хочу, чтобы меня выставили…
— Навещать больного — больно. Моя старая тетка, сестра отца, которая вырастила меня, умирала столько раз, что я потеряла счет часам, проведенным у ее постели. В общем, иди, если хочешь.
— Бэрди, а ты помнишь то время, когда я пришла к вам скверной девчонкой, ищущей убежища от своей отвратительной средней школы?
— Нет, не помню!
— Помнишь, помнишь! И то, как я улизнула из школы, и то, как ты спасла меня от папиного гнева, сказав ему, что пригласила меня остаться на уик-энд.
— Ну и что? — неохотно сказала Бэрди.
— А то! Теперь я говорю то же, что сказала тогда: никогда не смогу отплатить тебе, потому что я не такая богатая, как мой отец. А ты мне ответила: деньги — это еще не все. Да, так ты и сказала! С тех пор в папиных разговорах меня больше всего раздражали эти бесконечные фунты, шиллинги и пенсы. А еще ты сказала мне, что надо делать добро ближнему, чтобы тот сделал добро следующему и так далее, пока весь мир не будет наполнен добрыми делами.
— Я так говорила?
— Именно так.
— Должно быть, у меня случился неудачный день на работе…
— Бэрди, хватит вилять! — воскликнула Оливия, посмеиваясь над нежеланием Бэрди, чтобы на нее смотрели как на маяк в ночи. — Я это слышала, запомнила и никогда не забуду. Ну так вот, я хочу сделать доброе дело именно для тебя и именно сейчас. И хватит говорить о больничных счетах и стоимости отдыха на Антибах — это доброе дело!
— Убирайся отсюда, Оливия Котсволд-Маккензи, пока я не разревелась!
Оливия, с ямочками на щеках, ласково взглянула на новую прическу Бэрди, подкрашенную голубым, — та всегда была такой старомодной! Она наклонилась и шепнула ей на ухо:
— Я приду в понедельник, лапушка. Прошу прощения насчет завтра, но мы со Стюартом намерены провести весь день в постели. Воскресенье — это единственное время, когда мы можем вести себя как настоящие разлагающиеся миллионеры.
— Скажи своему мужу, что если он больше думает об игре в гольф, чем о визите к Бэрди Гу, то я не желаю его видеть!
— Скажу. И вытащу его навестить тебя в понедельник после работы.
— Не беспокойся, к тому времени меня могут выписать.
— Нет, нет, ты пробудешь здесь по крайней мере еще неделю. Пока, Бэрди, развлекайся с
