героин, который Жан продавал всему Парижу и который Джим так ненавидел.
— Вот, попробуй. И забудь обо всем. Очень просто.
Чтобы не признавать ее победу, он только вдыхал наркотик, как кокаин. А затем все сразу изменилось. Джим почувствовал себя почти героем, но самое главное — он был спокоен, как никогда в жизни. Ему показалось, что он сумеет вернуться в прошлое, что еще все возможно. Прожить за один миг всю жизнь. А впереди у него все светлое и ясное.
Потом свет выключили, и наступила темнота, еще более ужасная и угрожающая. Опять начался раздирающий кашель, кровавое харканье, окрашивавшее воду в розовый и потом в красный цвет.
Это был конец, но страха не было. Джим запрокинул голову и наконец улыбнулся.
49
2 сентября 2001 года. Париж, улица Ботрейи
Кровь стынет у меня в жилах
Пытаюсь выйти в Интернет с компьютера Марселя. Невозможная задача — телефонная связь внутри квартиры Раймона практически антикварная. Но к счастью, у меня есть кабели, которыми снабдил меня Марсель. И наконец-то я в Сети.
В строке «Поиск» пишу: «Шопен», потом «Мария Валевская». Найденное полностью захватывает меня, я теряю ощущение реальности. Поразительно, несчастная пани Валевская всецело посвятила себя Наполеону. Думаю, что я не смогла бы любить кого-то столь же сильно. Да, у меня случались сентиментальные истории в Новом Орлеане, но можно сказать, что к своим тридцати годам я еще никогда по-настоящему не любила. Читая историю Валевской, я чувствовала себя ближе к ее сыну, чем к ней самой. Ведь и я выросла без отца, даже не знаю его имени. И тоже рано потеряла мать. Правда, Александр Валевский смог добиться многого, даже стал министром французского правительства. Мое же пребывание во Франции пока ни к чему хорошему не привело. И место, которое я могла бы занять в Париже, — пока только камера в тюрьме.
В моей жизни никогда не было авторитетного мужчины, к которому я могла бы обратиться. Возможно, именно это сделало меня неспособной надолго и глубоко привязываться к людям. Единственный любимый и родной мне человек — моя бабушка. Несколько лет назад я собиралась даже обратиться к психоаналитику, чтобы выявить корни проблемы. Но тогда бабушка нашла правильные слова: «Тебе это не нужно. Будь спокойной и никогда не позволяй никому вторгаться в твою интимную жизнь. Тем более завладевать и управлять ею. Ты сама можешь решать свои проблемы».
Из Интернета продолжаю узнавать все новые любопытные вещи. Например, отец Шопена был учителем Валевской и повлиял на ее воспитание. Фредерик родился позже и никогда не был знаком с ней, но какая-то невидимая связь соединяет их судьбы.
Перехожу к биографии Моррисона. Сначала более или менее известные факты, а дальше… три детали. За несколько месяцев до смерти солист «The Doors» жил в том же номере парижской гостиницы, в котором умер Оскар Уайльд, — в комнате номер шестнадцать гостиницы на улице Боз-Ар. Следующий факт напрочь ошеломляет меня: Моррисон был найден мертвым в ванной. Это было на улице… Ботрейи. На той самой улице, где расположен дом, в котором я сейчас нахожусь.
Раймон точно должен знать что-нибудь об этом. Нужно спросить его при первой же возможности.
Третья странность: дата смерти Моррисона в Париже — это день моего рождения. 3 июля 1971 года. Данный факт вообще выбивает меня из колеи, хотя я понимаю, что это просто совпадение. Будто петля затягивается, и я чувствую себя в западне. Чтобы освободиться, углубляюсь в Интернет, изучаю карту кладбища и расположение различных могил.
Моррисон — недалеко от главного входа, чуть справа; Оскар Уайльд — в противоположной стороне; а могила Шопена где-то посредине между ними. Не могу найти на схеме, где точно похоронена Валевская, она даже не упоминается в списках.
Прежде чем закончить поиски, решаю узнать, пишут ли что-нибудь о выставке, которая еще открыта в галерее «Золотой век». Но особенно хочу прочесть новое об «американке, совершившей убийство». Ввожу фамилию «Морсо» и вижу результат. Кровь стынет у меня в жилах.
Часть вторая
ВЕТ — ЭТО ТЕНЬ БОГА
26 августа 1572 года. Нант, порт Сен-Назер
Пусть Нептун оберегает тебя, путешественник.
Несмотря на то что корабль выглядел слишком тяжелым и скрипел так, будто вот-вот развалится, несмотря на полное отсутствие каких-либо удобств и гарантии добраться до места назначения, несмотря на то что путешествие обещало быть долгим и опасным, — Жак Морсо вздохнул с облегчением, когда увидел, что берег порта Сен-Назер стал отдаляться. Морская вода была плотной И темной, как оливковое масло, и Жак думал, что судну не удастся отойти от берега. Даже ветер не мог помочь кораблю преодолеть сопротивление воды. Морсо уже начало казаться, что у них не получится вырваться отсюда, что они никогда не покинут Францию. Любимую Францию, за которую он боролся и страдал, рискуя жизнью. Но остаться здесь для него означало умереть. Смерть была неминуема — по приказу Екатерины Медичи его бы казнили, как это случилось со многими его друзьями.
Он не мог допустить, чтобы исчез его род, погибла его семья, одна из самых известных в Париже, последним отпрыском которой он являлся. Нужно было во что бы то ни стало отплыть на этом полуразвалившемся корабле, которым командовал капитан, похожий, скорее, на пирата, — знакомый Шарля, кузена Жака, уплывавшего вместе с ним на том же судне.
— Сможет ли эта развалина пересечь океан? — спросил Жак с тревогой.
— Да она вот уже десять лет ничем другим не занималась. И всегда преодолевала любой шторм и любую опасность. Моя «Шарлотта» никогда не предаст, уверил капитан. — Однако еще помолиться не помешает, — добавил он снисходительно.
Жак повернулся и посмотрел на жену Анн и дочь Жаклин. На их лицах еще не изгладилось страдание от этого поспешного бегства. Они вынуждены были бросить родной и прекрасный парижский дом. Жак расстался с любимыми книгами, со своей типографией, с рукописями самого Кальвина, унаследованными от отца. Со всем своим миром. Миром, который оказался навсегда потерян и уничтожен после той кровавой ночи. Рухнуло все.
Только ради Анн и Жаклин он сделал этот выбор — он предпочел биться как лев, чтобы выжить. И теперь спасался бегством, чтобы сохранить семью и веру — веру тех, кто был зверски убит в Варфоломеевскую ночь лишь за то, что принадлежал другой Церкви, не подчинявшейся Риму.
В ту ночь Жак потерял почти всех друзей. Он отважно сражался и убил немало католиков. Перед глазами у него стояли лица погибших близких и сраженных врагов, в ушах звучали крики невинных жертв и мольбы умиравших противников.
Париж, буквально утопавший в крови, превратился в ад. Там не осталось места для него и его семьи. По Сене, поменявшей свой цвет, плыли трупы. Это был конец всему.
Немногие уцелевшие после бойни собрались на холме Шаронн, на востоке столицы, чтобы решить,
