и серебра. Море. Спокойное. Неподвижное. Неизвестное. Тяжелое. Никому не дано увидеть, что скрывается в его глубинах и благодаря чему сохраняется это спокойствие. Иногда кто-нибудь погружается в него, чтобы никогда не вернуться. Уставшее море. Уставшее ждать. Уставшее омывать песок. Готовое забыть, чтобы начать заново.
Глубина. Возможно, это единственное спасение, единственная надежда. В море еще есть жизнь. Течет, никогда не останавливаясь, пересекая тела, заставляя содрогаться умы. Жизнь в глубине, может быть, лишь собственная идея моря, достаточная для этого измерения. Дорога к свету длинна. Трудно научиться движению в море забвения.
На пляже — только воспоминания. Память, неспособная продолжать быть чем то. Или возродиться. Потускневшие, бледные образы минувшего.
Люди пересекают полосу пляжа. Бредут, погрязшие в воспоминаниях, в которых не могут навести порядок. В попытках возродиться или рассеяться реминисценции бесконечно наплывают друг на друга. Но не могут ничего. Еще нет. Пока они, осужденные к кажущемуся вечным скитанию, смешиваются в неясном шуме и становятся лишь сожалением, переходящим в ностальгию.
Остановившаяся на влажной линии прибоя Мария наблюдает за морем и, кажется, видит отражение сердца — стучащего, еще кровоточащего и окрашивающего воду в красный цвет. Алое пятно удаляется. Нужно следовать за ним, Мария. Ты должна следовать за сердцем, помнишь? Это как молния — проблеск, успокаивающий и приводящий в порядок мысли. Ты должна следовать за своим сердцем, от которого отдалилась, которое отрезала в убеждении, что только так и можно спастись. Это не так, видишь? Твое сердце еще стучит и ждет твоего возвращения, чтобы соединиться с тобой, чтобы продолжить жить, чтобы больше не теряться. Больше никогда. Мария опускается на колени и позволяет морю ласкать себя. Набирает воду в ладони, прикасается к ней губами, делает глоток и ощущает ее внутри себя. Она снова существует. Новое тело — только для нее. Новая возможность. Она понимает это. Мария поднимается и шагает в направлении красного пятна и пульсирующего сердца, погружается в них и исчезает.
Мария София не помнит. В ее глазах слишком много образов, а в голове слишком много звуков. Она садится и пытается слушать. Сжимается в клубок: лоб на коленях, глаза закрыты. Она должна услышать звук, который сможет узнать. Но нужно сосредоточиться: не так легко сориентироваться во всем этом гудящем в ушах звоне. Мария София не привыкла слушать. Поэтому пришла на этот пляж усталая — не в состоянии остановиться и понять. Лишь сейчас смогла. Нелегко. Совсем нелегко. Единственный источник успокоения — луна. Но достичь ее невозможно. Перед ней — только море. Мария София не готова встретиться с морем. Она боится его. Предчувствует надвигающуюся бурю, уже волнующую душу его глубин. Сейчас она ненавидит море — то, которое она пересекала столько раз. То, которое должно будет принять ее пепел. То, которое невозмутимо наблюдало за смертью ее любви. Она вдыхает морской воздух и снова чувствует влечение. Ей хочется войти в воду, найти свои останки, свою растворившуюся пыль, собрать ее и снова стать Марией Софией. Но она не может снова встретиться с морем. Вместо этого раскачивается на коленях и начинает напевать мелодию. Сначала — с закрытым ртом. Это как чуть слышная жалоба. Через минуту она узнает этот звук. И тогда прорезается голос. Она поражена: уже давно она не слушает и не слышит свой голос. На этом пляже она не произнесла ни слова. Не издала ни звука в этом все еще непонятном месте. Мария София поднимается и открывает глаза. Шагает, продолжая петь. Теперь она знает, куда надо идти и куда вернуться. Доходит до глубокой расщелины — настолько глубокой, что ее дно невозможно различить. Но знает, что должна войти. И расслабиться. Нет никакой опасности. Это только проход. Не испытывает никакого страха и входит не раздумывая. Спуск по ступенькам в песке Мария София начинает, гордо выпрямившись. Ее голос звучит все сильнее и решительнее. Потом прерывается — наконец-то она дошла и может снова петь.
Неизвестно, слушают ли его другие. Фредерик и не может знать. Он неподвижен. Куколка бабочки, укутанная в кокон. Без какого-либо контакта с внешним миром. А внутри — ураган. Все игравшиеся им ноты — в беспорядке, в них нет гармонии. Все неясно. Но он может различать их. Черные и белые. Сильные и слабые. Форте и пиано. Они зависят только от его рук, способных на все. На любые виртуозные пассажи. Все более и более быстрые, нежнейшие и совершенные, неожиданно обрушивающиеся на клавиши. Разум пытается управлять чувствами — бесполезно. Каждый звук, каждая нота — эмоция. Но потом заблудился и ты, Фредерик. Как все. Ты тоже не смог до конца следовать тому, для чего родился. Играй, играй еще. Ты уникален. В своем шелковом коконе. Но вот ты вырываешься из него и улетаешь ввысь — открыть для себя небо, которое еще никогда не пересекал. Из-за страха. Из-за любви. Кроме неба, есть еще сердце, от которого ты отстранился. Но оно не может без тебя. Взлети и верни его, чтобы продолжала звучать музыка, посланная небом.
Оскар всегда смотрит на солнце с надеждой на перемены. Невозможно, чтобы все всегда оставалось одинаковым. Он неподвижен, боится пропустить момент, когда с солнцем что-то произойдет. Оно может изменить цвет. Или форму. Или интенсивность. Парадоксальный секрет красоты — изменяться, чтобы всегда оставаться одним и тем же. Оскар это уже знает. И все-таки продолжает верить фальшивым убеждениям и обманывающей красоте. И образам, смысл которым придавала лишь поэзия. Но, находясь вне реального мира, этот смысл был иллюзорным. Проекцией желаний. И сейчас, когда Оскар начинает понимать всю ошибочность своего представления о мире, он становится терпеливым. Потому и ждет. Без спешки. Смотрит на солнце — и не слепнет. Чтобы увидеть свет, достаточно оставаться спокойным. Потом неожиданно, всего на миг, солнце потемнеет. Оскар замечает это и, едва светило возвращается к прежнему состоянию, начинает двигаться. Больше не ощущая тяжести тела, он взмахивает руками, поднимается над землей, летит в сторону огненного диска и улыбается.
Джеймс идет по пляжу. Шагает неровно и неуверенно. В голове — обрывки сказанных в состоянии не полной ясности сознания слов и случайно, в шутку, написанных фраз. «Дайте мне войти в ваш Сад». Весьма отчетливо ощущение боли, когда теряешь самого себя. Он не должен был теряться. На миг Джеймс вспоминает и причину: потерялся в зеркале, в своем образе. Последний еще настолько притягателен на земле, что не отпускает его в сторону света. Внизу только цепи. И, возможно, еще одно испытание. Вернуться, чтобы закончить сочинение. Это самое большое желание. Вернуться, чтобы оставить миру красоту, — это добро для всех. Следуй за своим духом. Он не смог жить, как действительно хотел бы. Страх и тень предали его. Но теперь есть человек, к которому можно пойти и с которым можно говорить. Сейчас все ясно. Но что он может сказать ей, что объяснить? И вообще, как он сможет общаться с ней? Джеймс чувствует себя бессильным. Ему кажется, что из груди рвется плач, хотя на его бумажных глазах слезы появиться не могут. Здесь нельзя плакать.
Змей с золотой чешуей ползет по песку и неожиданно ловит его взгляд. И шепчет ему слова, которые он уже знает. Все опять очень фамильярно. Ее голос просит «забыть ту ночь». Змей ползет к большой дюне. Джеймс идет за ним — как за священником в сакральной церемонии. Бесцельная процессия двоих. Змей исчезает за дюной. Джеймс следует за ним, но больше не видит его. На песке лежит чешуйка змеиной кожи. Джеймс поднимает ее, разглядывает. Потом съедает. И земля поглощает его.
Церемония начинается.
2
10 сентября 2001 года. Замок Шомон
Беспокойная душа
— Если бы шеф узнал, чем я сейчас занимаюсь, полагаю, моя карьера резко бы оборвалась. — Даниэль улыбается, едва я сажусь с ней в машину. Потом становится серьезной, как и полагается представителю полиции. — Объясни лучше, для чего мы едем в этот замок на Луаре.
— Это древняя история. Там — не знаю, каким образом, — переплелись судьбы. Иногда трагические.
