всегда иметь при себе самые любимые вещи — его стихи и его фильмы.
Он остановился в маленьком скверике Сен-Жермен и раскрыл наугад дневник: Джим всегда поступал так, чтобы найти совпадения между уже написанным когда-то и тем, что чувствовал сейчас. Эта игра всегда его развлекала.
«Скажи мне, где твоя свобода».
Это был «Хрустальный корабль», песню на этот текст он написал много лет назад.
Да, быть может, именно в Париже он наконец-то обретет свободу. Джим предчувствовал это в благодатном воздухе города, который, казалось, улыбался ему, на этих улочках, где ему нравилось блуждать и где он надеялся встретить Пам, в лицах людей, совершенно не узнававших в нем знаменитую рок-звезду. Он предчувствовал в этой энергии молодости, в музыке, наполнявшей улицы около БульМиш[10] или в Марэ, желание перемен, вовлекавшее и завораживавшее его.
Да, он должен измениться, чтобы стать свободным. Не нужно больше быть клоуном, иконой для идолопоклонников, потому что он, Джеймс Дуглас Моррисон, на самом деле — поэт. Американский поэт. И он докажет это всем, и прежде всего себе.
Наконец-то Альдус нашел его: Джим пополнел и отрастил бородку, но его нельзя было не узнать. Сантей вмиг оказался очарован.
Он понаблюдал за Джимом, прежде чем подойти. Будь у него с собой альбом для эскизов, он сразу бы набросал его портрет, чтобы запечатлеть ту жадность, с которой Джим вглядывался во все вокруг, это удивление американца, открывающего для себя невесомую тяжесть истории, красоту, проверенную временем.
Когда наконец Джим сел на скамейку в сквере на Вогезской площади, Альдус набрался смелости и подошел к нему.
— Ты Джим Моррисон, не правда ли? — спросил он на ломаном английском с сильным французским акцентом.
Джим с недоверием посмотрел на незнакомца, принимая за поклонника и не зная, сразу ли избавиться от непрошеного француза или отделаться автографом.
— Я Альдус, друг Анн Морсо.
— Анн Морсо? — повторил Джим в замешательстве.
— Да. Кажется, ты познакомился с ней в Новом Орлеане.
— Конечно! Извини. Да, Анн говорила мне о ее друге, с которым я должен был встретиться в Париже. Ты по поводу этой книги на греческом, правильно?
— Да. Именно так. Из-за книги.
— Она у меня в гостинице. Если хочешь, можешь взять ее хоть сейчас. Это не так далеко отсюда.
— К чему спешить? Я подумал, если тебя это устроит, ты мог бы переехать из отеля ко мне домой, вернее, в мою мастерскую, я художник. Сейчас она практически свободна.
— Было бы прекрасно, а как же ты?..
— О, я там теперь почти не появляюсь. Иногда предоставляю ее друзьям. Моя жена не хочет жить там, говорит, что все слишком старое и ветхое, а у нас четырехлетний ребенок, потому мы переехали на виллу под Парижем. Там у нас есть огромный сад и пристройка, где я устроил себе ателье, еще просторнее, чем на улице Ботрейи.
— Ты знаешь греческий, правда?
— Да, мать научила меня.
— И ты знаешь, что написано в той книге, которую Анн поручила тебе передать?
— Нет, но очень хочу прочитать ее.
— Может быть, мы могли бы сделать это вместе…
— Я был бы счастлив.
— Но есть еще одна проблема. Я не один…
— Дом очень большой. Можешь привести туда кого хочешь.
Джиму казалось, что Альдус послан ему небом, что он всегда знал его: у него был такой добрый, располагающий и открытый взгляд!
Он мог говорить с ним и хотел этого.
— Ее зовут Памела. И я люблю ее.
14
27 августа 2001 года. Париж
Ощущение, что это место мне знакомо
Я поражена: на обложках журналов в киосках — мои фотографии с заголовками: «Убийца из Америки».
Нужно что-то делать, чтобы меня не узнали. К счастью, на обложках тот кадр, который делали для буклета к выставке. Там я причесана и с макияжем — редкость для меня, тем более сейчас. Мне нравится это фото именно потому, что я выгляжу на нем совершенно необычно.
Но достаточно солнцезащитных очков, прихваченных у рассеянной дамы, что оставила их на стойке бара, и «убийца из Америки» Жаклин Морсо больше не существует — вместо нее есть молодая женщина, совершенно беззащитная и потерянная, словно попавшая в открытое море без компаса первый раз в жизни. Попробуем рассуждать логично: человек с площади Нотр-Дам и тот, что подходил ко мне на выставке, одно и то же лицо.
Почему он выбрал столь ужасный способ самоубийства и почему вовлек в него именно меня?
Прежде всего я должна узнать, кто он такой.
И еще — кто тот бродяга с Вогезской площади? Как он может все знать?
Я чувствую, что втянута во что-то, чего пока не понимаю, но странным образом это не приводит меня в состояние паники: все мои мысли сосредоточены на одной цели, и, как на стометровке, я готова к рывку. Я должна снять с себя это позорное обвинение.
Но дело не только в этом. Я чувствую, что история касается всей моей жизни, словно все случившееся со мною в прошлом было лишь подготовкой к тому, что происходит сейчас.
Да, я растеряна, но у меня есть цель: как можно скорее выбраться из этой ситуации, чтобы понять смысл происходящего. И чем сильнее во мне стремление разорвать паутину, препятствующую моей свободе, тем явственнее становится ощущение, что я вовлечена в неосязаемую и невидимую сеть какого-то таинственного плана.
Я присаживаюсь у раскрашенного, с подвижным механизмом фонтана возле Бобура[11] и в тот же миг вижу приближающуюся Дениз. Несмотря на очень теплую погоду, она закутана с ног до головы: платок, легкий пыльник с поднятым, как у детектива, воротником, темные очки, — ее невозможно не заметить. Дениз — эксцентричная персона, ей пятьдесят с хвостиком, но одета она всегда очень экстравагантно и изысканно, даже если ситуация этого не требует.
Она решительно двигается ко мне, но потом так же решительно меняет направление, так что я вынуждена следовать за ней на расстоянии. Мы слишком на виду.
Я спешу за ней по довольно длинной улице, миную Вогезскую площадь, еще несколько переулков. У старинного дома Дениз останавливается, вытаскивает связку ключей и кивком приглашает последовать за ней.
Захожу во внутренний двор, и меня охватывает ощущение, что это место мне знакомо. Дежавю, абсолютная уверенность, сопровождаемая непереносимым чувством леденящего, терроризирующего страха — будто я вхожу в подземелье.
— Нет, прошу тебя, Дениз, уйдем отсюда!
