Или он мальчиком был; а ныне мне возраст мешает.
О Перифанте, в бою победившем кентавра Пирета,
Прямо в лицо проколол неокованным древком терновым?
Пелефронейца сразил Эригдупа, рожон ему всунув
В грудь, Макарей, — вспоминаю, и я в подбрюшье Кимелу
Вставил большое копье, что было завещано Нессом.
Ампика детище, Мопс. Мопс дрот метнул, и на землю
Пал двоевидный Одит, говорить он напрасно пытался:
Был к подбородку язык, подбородок к гортани приколот.
Гибели предал Кеней пятерых, Антимаха, Стифела,
Вспомнить я ран не могу; имена ж и число я приметил.
Но вылетает Латрей, облаченный в доспехи Галеза,
Коего он умертвил, — и руками и телом огромен.
Возрастом был уж не юноша он, но еще и не старец:
Шлемом своим и щитом, своей македонской красуясь
Пикой, лицом обратясь к обоим враждующим станам,
Вот он оружьем потряс и, по-конски прошедшись по кругу,
Бросил такие слова, горделивый, в пустое пространство:
Прежней Кенидою ты для меня. Тебя не смущает
Происхожденье твое? Позабыла, за дело какое
Ты, как награду, мужской получила обманчивый образ?
Вспомни, кем ты родилась и что испытала. Иди же,
Битвы мужчинам оставь!» Пока говорил он так дерзко,
В беге растянутый бок Кеней разорвал ему дротом
В месте, где муж сочетался с конем: и завыл он от боли,
В лик без забрала копьем он филейского юношу ранит;
Иль если камешком кто в игральную кинул лопатку.
Вот подступает кентавр и пытается в бок его твердый
Меч свой вонзить. Но мечу преграждается в тело дорога.
«Нет, не сбежишь ты! Падешь, серединой меча перерублен,
Наискось, сам же врага захватил уже длинной рукою.
Громко удар застонал, словно было из мрамора тело,
И разлетелось в куски лезвие, об шею ударясь.
И, удивленному дав насмотреться на здравые члены, —
Наше оружье!» — и вмиг в плечо свой меч смертоносный
До рукояти вонзил и в мясе задвигал вслепую:
Руку не раз повернул и ранами рану умножил.
Вот, во весь голос крича, полузвери бросаются, рьяны,
Копья, отпрянув, лежат. Невредим под ударами всеми,
Не окровавлен ничуть пребывает Кеней элатеец.
Делом невиданным все поражаются. «Стыд нам великий! —
Так восклицает Моних. — Мы — народ — одному поддаемся, —
Стали мы тем, чем он был. На что нам тела великанов?
Силы двойные к чему? И то, что двойная порода
В нас мощнейшие два существа воедино связала?
Нет, не богиня нам мать, и отец не Иксион, который
Вышнюю. Мы же, к стыду, поддаемся врагу-полумужу!
Камни, стволы на него громоздите и целые горы!
Двиньте леса на него, задушите живучую душу!
Лес пусть сдавит гортань: пусть раны бремя заменит!» —
Сваленный, взял и его в противника мощного бросил.
То был пример остальным. В короткое время лишен был
Офрис деревьев своих, Пелион — без тени остался.
Страшным придавлен холмом, Кеней под грузом деревьев
Держит на крепких плечах. Но, лицо закрывая и темя,
Тяжесть росла, и уже не хватало простора дыханью, —
Он между тем ослабел; не раз приподняться пытался, —
Но понапрасну, — и лес, на него понакиданный, сбросить.
При колебаньях земли потрясаются склоны крутые.
Но неизвестен исход: уверяли иные, что тело,
Свергнуто грузом лесов, опустилось в пустоты Аида.
То отрицал Амникид: он видел, как желтая птица
Видел ту птицу тогда я в первый раз и последний.
Тут, созерцая ее, летевшую тихо над станом,
Хлопаньем крыльев своих широко оглашая округу,
Мопс, одинаково вслед и глазами несясь и душою,
Муж величайший Кеней — а теперь небывалая птица!»
Верили все, ибо он так сказал. Скорбь гнев подогрела.
Тяжко нам было снести, что от стольких врагов пострадал он,
И лишь тогда обагрять перестали мы кровью железо,
Так говорил о боях лапифов с кентаврами Нестор.
А Тлеполем[506] огорчился, что тот позабыл про Алкида;
Перенести молчаливо не мог он досады и молвил
Так: «Удивительно мне, что дела Геркулесовой славы,
Сам мой родитель, как он одолел тучеродных». На это
Грустно пилосец в ответ: «Зачем вспоминать понуждаешь
Беды мои, оживлять смягченное годами горе
И открывать, как отца твоего, пострадав, ненавижу?
