предстали разрушенные мышами и сусликами диван, матрасы и стулья. Успели тут побывать и воры — трубы от плиты были украдены. Электричество отключили, газа почти не оставалось.
— Господи, — вздохнула Патриция, выйдя на улицу и устремив взгляд на другую сторону реки. — Извините.
— За два-три дня можно все поправить, — сказал он.
— Правда? Картина ужасная.
Она бросила в воду камешек. На другом берегу плескались в воде дети, казавшиеся отсюда крошечными. На пляже загорали. Предвечерний воздух был горяч и сух. Рядом шелестели на ветру кусты.
— Хорошо здесь, — сказал Джим.
Он разыскал лопату и убрал ил и мусор. При раскрытых окнах и дверях домик быстро проветрился. Пэт, орудуя толстой иголкой с ниткой, заштопала на скорую руку матрасы.
— Но что делать с плитой? Вы же не сможете ничего приготовить. Труб ведь нет, — беспокоилась она.
Его это уже не волновало. Теперь его волновала она.
— Трубы, наверное, можно будет найти, — сказал он. — Да и стекло для окон.
— Ну, как знаете.
На закате дня они пошли пешком в Гернвиль, поужинали там в ресторане, а потом просто сидели и пили пиво. К девяти часам уже ни он, ни она не могли сесть за руль, чтобы ехать обратно, в Сан- Франциско.
— Хорошо-то как, — сказал он, когда они вышли из ресторана.
По улицам разгуливала молодежь, подростки с ветерком проносились мимо в старых автомобилях, переделанных под гоночные. Ночной воздух ласкал кожу. Слева переливалась светом река. Казалось, она стоит на месте. Где-то в округе Сонома ее перегородили плотиной.
Пэт безмятежно брела рядом с ним.
— Мне здесь нравится.
Она успела переодеться в джинсы и, закатав их до колен, намочить свои гладкие, легкие ноги в реке. Она шла босиком.
— Не больно по камням идти? — спросил он.
— Здесь все босиком ходят, — ответила она.
И споткнулась, а он подхватил ее.
— Осторожней, — сказала она.
— А что?
Он оставил ее руку в своей.
— Кажется, я напилась.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил он. — Кажется, мы оба напились.
Лежа на кровати с закрытыми глазами, Пэт спросила:
— Мы ведь тогда остались там на ночь? А свет уже был?
— Нет, — вспомнил он. — Все еще где-то коротило.
Проводку он починил на следующий день.
— Мы занимались любовью в ту ночь?
— Еще как занимались, — сказал он.
Она, чуть приподнявшись, потянулась за сигаретой.
— Куда же все это ушло?
— Ты виновата. И я виноват.
— Никто не виноват, — прошептала она.
Он взял у нее сигарету, которая, еще немного, и выпала бы у нее из пальцев на одеяло.
— Спасибо, — сказала она.
— А помнишь эту забегаловку в Тендерлойне[29]? — вспомнил он.
— Где мы ели стоя? — подхватила она. — Потому что у них не было ни стульев, ни табуреток? Только стойка. Там еще портовые грузчики обедали — со складов и доков.
Она смолкла.
Ему вспомнились разные места, где они бывали. Магазинчик старых пластинок на Эдди-стрит, где старик-продавец суетливо разыскивал нужные альбомы, перезабыв, где у него что лежит, но при этом назубок зная сами записи. И те вечера, когда они, зажав в руках билеты на стоячие места, наперегонки с другими взбегали этаж за этажом вверх по лестнице оперного театра «Памяти войны», чтобы первыми добраться до перил.
И тот день, когда они привезли фейерверки для детей. Это было незаконно. Они купили их в Сан- Хосе. Потом ехали ранним утром по улицам Сан-Франциско в машине, полной огненных хлопушек — колес, фонтанов, вишневых бомб — и раздавали их встречным детям. Все кончилось полицейским участком.
— Да, мы тогда им попались, — сказал он.
— Кому — им?
— Полиции. За петарды.
— Ах, да, — вспомнила она.
Он наклонился и поцеловал ее. Она не сопротивлялась — чуть повернулась к нему, подтянув колени и спрятав голову между рук. Ее волосы рассыпались на плечи, и он мягко убрал их с ее лица, с глаз.
— Может быть, я останусь, — сказал он. — Можно?
Помолчав, она согласилась:
— Хорошо.
— Я люблю тебя, — произнес он.
Он приподнял ее. Она не противилась, но и не проявляла никаких признаков жизни, как будто спала крепким сном.
— Ты это знаешь? — спросил он.
— Да, — прошептала она.
— Но я для тебя не пара.
— Да.
— А кто пара?
Она не ответила. Ее волосы слегка касались его запястья. Он снова поцеловал ее. Ее губы подались, и он ощутил ее зубы — крепкие, разжатые, и ее дыхание.
— Нет, — выдохнула она, — давай лучше не будем.
Она стала высвобождаться.
— Прости. Я хотела бы. Но давай просто поспим… Тебе, наверное, лучше лечь поверх простыни. Чтобы не… Так будет проще. Хорошо?
— Как хочешь.
Она открыла глаза.
— Да я-то не этого хочу. Я бы хотела… Да, наверное, можно и… Нет, не нужно. Давай, ложись, будем спать. Тебе-то завтра не вставать рано утром, а мне — в полседьмого.
Он обошел ее квартиру, выключил обогреватель и свет и удостоверился, что дверь заперта. Когда он вернулся в спальню, Пэт сонно стояла у кровати с халатом в руках. Он взял у нее халат и повесил в шкаф.
— У тебя серьезно это с Посином? — спросил он.
Она покачала головой, не ответив. Она уже лежала в постели, подоткнув под себя одеяло. На ней была какая-то ночная рубашка, но он не успел ее разглядеть. Во всяком случае, он ее не узнал. Что-то новое. Купленное после того, как она ушла от него.
Он лег поверх простыни, отделенный от Пэт тканью. Она прикоснулась к нему руками, тронула пальцами его волосы.
— Хорошо, — сказала она, засыпая, уносясь от него.
Контуры ее тела едва вырисовывались под простыней, ему было не добраться до нее. Она была
