Шалтай-Болтай в Окленде

оптимистичные, по три вечера в неделю посвящающие пению в «парикмахерском» стиле, закончив свой рабочий день и отужинав. И все они, конечно, жили в маленьких городках.

— Обертоны, — говорил между тем Найт. — Гармонические призвуки. Это то, чего изредка добивается Будапештский струнный квартет. Они работают на инструментах, имеющих лады. — Он выключил проигрыватель. — Слышал что-нибудь похожее?

— Нет, — сказал Эл.

— Не то что старый барбершоп, верно? Это тебе не братья Миллз. — Убирая пластинку, Найт повернулся к Элу: — Что ты об этом думаешь? — Он смотрел на Эла очень серьезно.

— Самая худшая дрянь, какую мне только доводилось слышать, — признался Эл.

Серьезное выражение лица Найта ни в малейшей мере не изменилось.

— Ты прав, — сказал он. — Ты выразился совершенно правильно. Но ты упускаешь главное. Это хорошо, потому что это так плохо. В то, что ты слышал, вложено много времени, таланта и искренности. Чтобы произвести такой звук, потребовалось много жестоких разочарований и пота. И это присутствует в звуке, ты можешь это расслышать. Такая штука появилась не случайно, это не отход производства при попытке сотворить нечто лучшее. Это не какой-то посредственный звук. Это звук, который ты запомнишь. Ты не сможешь выбросить его из головы. Он будет храниться там и через шесть, и через десять недель. Он производит впечатление. Посредственная вещь впечатления не производит и забывается сразу же, как отзвучит. Думаешь, ты сможешь забыть, как «Ученики Аристотеля» поют «Когда в твоих руках тюльпан»? Не обманывай себя. Ты этого не забудешь. А посему эта вещь гарантированно станет хитом. Своеобразие. У этого звука есть своеобразие. Когда «Ученики Аристотеля» исполняют «Когда в твоих руках тюльпан», ты знаешь, что это такое, и не спутаешь ни с чем другим. Да, этот звук плох. Он настолько плох, что это достижение, сопоставимое с Элом Джолсоном, или Джонни Рэем, или любым другим из выдающихся исполнителей. С сестрами Эндрюс.

— Понимаю, — сказал Эл.

— Понимаешь? — сказал Найт. — Ты вот сказал «худшая дрянь». Ты назвал «худшим» то, что войдет в сердца американцев по всей стране и станет частью их жизни. Таково твое понимание «худшего»? Нечто такое, что доставляет удовольствие и краткое избавление от тревог и страхов нашего времени, времени водородной бомбы? Ну и ну, Эл. Если это, по-твоему, «худшее», что же тогда ты назовешь «хорошим»? То, что усиливает эти страхи? То, что делает нашу жизнь чуть более невыносимой?

Последовало молчание.

— Эти парни, — сказал Найт, — «Ученики Аристотеля» — я знаю их лично, это мои добрые друзья — получили массу удовольствия, когда делали эту запись. Они не интеллектуалы. Они не учились в колледжах, не читали Канта. Это просто хорошие, простые, веселые парни, которые любят собираться по вечерам вместе и петь. А мы хотим распространить это их удовольствие, поделиться им со всеми остальными, штампуя пластинки с их обертонами. Таков наш бизнес. Вот для чего мы здесь. И вот для чего будешь здесь ты, если найдешь возможным принять наше предложение. Мы не пытаемся изменить мир. Мы не просветители и не реформаторы. Мы доставляем удовольствие, а не отдаем распоряжения. Это плохо?

— Нет. Это хорошо, — сказал Эл.

— Да, это хорошо, — сказал Найт. — То, что делают эти парни, хорошо, хорошо для людей. Это единственное добро, какое мы знаем. Когда это слышат профессиональные музыканты, они с ума сходят. Ты бы видел их лица. На такое стоит посмотреть. Они знают, что слышат звуки, исчезнувшие сотни лет назад. Звуки, которые, как они думали, им никогда в жизни не придется услышать. Так, а теперь о том, что мы собираемся сделать с тобой, Эл, здесь, в «Пластинках Тича». Мы собираемся отправлять тебя в маленькие города, которые ты так хорошо знаешь, где ты будешь слушать разные «парикмахерские» группы, пока не найдешь для нас таких парней, что не уступали бы «Ученикам Аристотеля». Тогда ты связываешься с нашими ребятами, специалистами по отыскиванию талантов и доведению их до кондиции, и мы высылаем бригаду с магнитофоном «Ампекс» и каким-нибудь договором и записываем их на пленку.

— Полагаете, моей подготовки для этого хватит? — спросил Эл.

— Для чего-то нового, — сказал Найт, — нового по-настоящему, такой вещи, как подготовка, не существует.

— Я не музыкант, — сказал Найт. — Почему вы не наймете музыканта?

— Это не имеет никакого отношения к профессии музыканта. Мы занимаемся звукозаписью. Например, записываем рев спортивных машин, а это становится случайно одним из наших бестселлеров. «Звуки из Сибринга». Ты знаешь, доказано, что быстрее всего бобы растут под запись выхлопов спортивного автомобиля.

— А на втором месте что?

— Симфонии, — сказал Найт. — Под них они тоже быстро растут.

— Мне кажется, вы выбрали не того человека, — сказал Эл. — Все, что я знаю, это торговля подержанными автомобилями.

— Зарплата составит пятьсот пятьдесят в месяц, — сказал Найт. — Плюс бензин и масло, разумеется. Через девяносто дней, если все пойдет хорошо, базовая зарплата дойдет до шестисот, а еще через шесть месяцев — до шестисот пятидесяти. Хочешь ты такую работу или нет? Если нет, то у меня много дел. — Найт вернулся за свой стол, сразу же придвинул к себе бумаги и начал их просматривать.

— Я согласен, — сказал Эл.

Работа оказалась лучше, чем он ожидал. И зарплата — тоже. В конце концов, это не было работой продавца.

А потом он понял, что купился на прием заниженных ожиданий. К нему применили еще один трюк, известный каждому автомобильному дилеру; его заставили думать, что все будет хуже, чем на самом деле, так что когда ему сообщили о реальном положении дел, он был так счастливо удивлен, что сразу же принял их предложение.

Но и это еще не все. Почему его наняли? Почему они хотели, чтобы он на них работал? Потому что он приехал из Сан-Елены. Не больше и не меньше. Он не мог предложить ничего другого, что могло бы их заинтересовать, ни таланта, ни опыта, только свое провинциальное происхождение.

— Предположим, выяснится, что я солгал, — сказал он неожиданно. — Предположим, я родился не в Сан-Елене; предположим, на самом деле я родился в Чикаго.

— Мы проверяли, — сказал Найт.

— Это все, что вы во мне видите? — спросил Эл. — Ничего больше?

Это казалось ему крайне важным.

— Ты знаешь эти городки, — сказал Найт. — Пойнт-Рейс, Трейси, Лос-Гатос, Соледад. Это твоя стихия. — Он перелистывал бумаги. — И ты знаешь эти проселочные дороги. Не заблудишься. Это же смертельный номер, ваши дороги! Сплошной гравий да колдобины. Как раз те дороги, среди которых ты вырос. — Он уставился на Эла своим пристальным взглядом. — Чтобы искать «парикмахерские» группы в этих городках, потребуется много ездить. Придется ездить дни напролет. — Возвращаясь к бумагам, он добавил, отчасти самому себе: — А если твоя машина застрянет или сломается, ты можешь починить ее сам. Ты знаешь, как это сделать.

После паузы Эл сказал:

— Когда мне приступать?

— В понедельник, — пробормотал Найт. — Тогда и увидимся. Приходи к девяти утра. Спроси Боба Росса. Он руководит этим проектом. Росс доводится Харману зятем. Это великий проект Хармана, тот, которому он оказывает всевозможную поддержку.

— Я думал, он поддерживает проект по ранней классике, — сказал Эл.

— Марку «Антика»? Публика еще не созрела. Может быть, в следующем году.

Было очевидно, что Найт закончил с ним разговор; он погрузился в свои бумаги. Ничего не оставалось делать, кроме как уйти, и Эл закрыл за собой дверь кабинета.

Хотя Элу представлялось катастрофой получить работу единственно из-за того, что он родился в Сан-Елене, его жена отнеслась к этому иначе. Она сочла это большой удачей.