переполох, ведь Лиска ходила в стадо. Пригласили ветеринара, проверили других коров. Все они оказались здоровыми, как и та, которой не стало.
— Не знаю, что сказать, — разводил руками Аркадий Серый, извиняясь перед бабой Ириной. — Ваша Лиска была абсолютно здорова.
— Чего же она окочурилась? — зычно выказывала недовольство Оксана Баранка, словно ей больше всех болело.
— Знаете, — повернулся к ней ветеринар. — У коров тоже есть нервная система. Ее могли испугать...
— Испугать? Корову?
— На это больше всего похоже, — настаивал на своей версии Аркадий Серый. — У нее был нервный стресс, перешедший в истощение.
Оксана перекрестилась, а потом стыдливо задержала руку в воздухе и перекрестила дохлую Лиску.
— Спаси, Господи, Лиску на том свете за ее добро, — сказала чистосердечно. — Сколько она кормила наших деток? — спросила у Ирины.
— Витька полгода, а Люду два месяца.
А еще через два месяца, в сентябре, так же издохла и Марта. Нестериха от горя сама чуть не отдала Богу душу, — она по наименьшим подсчетам на полтора-два года оставалась теперь без молока.
Павел Халдей выгодно купил на Терсянке — считай, за бесценок — двух крохотных телочек и подарил их пострадавшим женщинам — Ирине Хасенко и Нестерихе — в подарок за то, что помогали кормить Шуру.
— Жди теперь, пока подрастет моя Квитка, — плакалась Нестериха. — Еще неизвестно, какой она коровкой станет.
Марте повезло меньше, чем Лиске, — ее некому было оплакивать, кроме хозяйки, конечно, — Оксана Бараненко заболела и уже несколько дней не выползала на улицу.
Падеж скота как-то сблизил Ирину Хасенко и Нестериху, хотя они и жили неподалеку одна от другой, но до этого случая тесно не общались. Теперь же решили вдвоем посетить заезжую гостью и припомнить, как вместе росли, как к парням бегали, а заодно поговорить о своем горе, посудить-порядить, что это за напасть такая и откуда она них свалилась. Федора в дом не пошла, осталась гулять с внуками на улице. А Оксана лежала, закрыв глаза, безучастная ко всему, отстраненная, еле-еле ее вывели из этого состояния и разговорили.
— Я вам откроюсь, — прошептала она, — а вы не смейтесь и не рассказывайте никому. Подумайте каждая наедине, взвесьте, что и как, а завтра мне скажете, не ополоумела ли я.
— А что такое? — Хасенчиха скосила глаза на Оксану, заподозрив, что ту лихорадка бьет. Но нет, ее глаза были чистыми, только уставшими.
— Не заходи издалека,— и себе откликнулась Нестериха. — Ты о чем твердишь?
— О Юлькиных малышах говорю. Кажется, кто-то из них... Думаю, что это девочка, Люда... Кто бы мог подумать? Такая здоровенькая, веселая, так хорошо развивается, уже что-то говорить начинает...
— Что ты лепечешь? О чем толкуешь?
— Она... несет зло своим близким, вообще всем, кто с нею сталкивается.
— Ты в своем уме? Нечего мне до завтра думать, я тебе сегодня скажу, что ты умом тронулась, — заявила баба Ирина.
— Не спешите, — больная оживилась и двинулась на диване, стараясь встать. — Смотрите, сначала она чуть не свела в могилу свою мать, пока та кормила ее грудью. Кстати, Витьок не зря отказался брать в рот сиську, из которой его сестричка тоже пила молоко. Он здоровенький, значит, его реакцию следует учитывать. Дальше. Девочке начинают давать молоко от Лиски, и через два месяца Лиска околевает. Люду кормят молоком от Марты, и еще через два месяца так же околевает Марта. А теперь вот я...
— Что ты? Ты же ее своей грудью не кормила! — с придыханием сказала Нестериха.
— В понедельник гуляла, держа ее на руках, играла с нею, разговаривала. Она смеялась, плескала в ладони, повторяла за мной разные звуки. Вдруг в один миг все это с нее сошло, она изменилась в лице, стала серьезной и как толканет меня руками в грудь. Я так и свалилась, как подкошенная. Упала на спину, а она села мне на шею и снова начала смеяться и плескать в ладони, а глаза острые-острые сделались, внимательные-внимательные, будто она изучает меня.
— Так ты ушиблась? — догадалась о недуге слушательница.
— Нет, я упала на кучу сухой ботвы. А только теперь меня силы оставили и жить не хочется.
— Это у тебя от глупых мыслей.
— Вот видите, что вы мне говорите. А я вас предупреждала, чтобы не спешили. Подумайте до завтра, а потом поговорим.
— Хорошо, подумаем, — ответила за обеих Хасенчиха, которая до сих пор больше помалкивала. — Ведь это у нас коровы подохли, не у тебя. А ты выбрось все из головы и выздоравливай.
— Не встану я больше. Вот увидите.
— С чего это вдруг? — рассердилась Ирина. — Несешь какую-то околесицу!
— Люда у нас — ведьма. Я ее очень любила, привязалась. Федора больше с мальчиком возилась, он, дескать, не знал материнского молока, искусственник, а я к девочке ласкалась. Вы, мои дорогие, на всякий случай не ходите сюда больше и дома свои посвятите с попом.
— Нет, ты таки заговариваешься. А что врачи говорят?
— То, что и ваши ветеринары говорили, дескать, это у меня от стрессов. А какие здесь стрессы? Война давно закончилась, за мужем сердце отболело, дети живы-здоровы, письма пишут, — показала на стол. — Все устроены, семейные, не бедствуют. Какие стрессы, я спрашиваю?
— Им виднее, — гости посидели еще несколько минут и начали расходиться по домам.
***
Хасенчиха и не думала скрывать бред больной на голову Оксаны от свояка Павла Халдея, и в тот же вечер пошла к ним в гости. Качая на коленах крепенькую Шурочку, сосредоточенно перебиравшую бусинки на ее ожерелье, она добросовестно рассказала про подозрения Оксаны, все время вопросительно посматривая на слушателей. А те перебрасывались между собой взглядами во взаимном бессловесном согласии, где читалось что-то наподобие «я так и знал» или «вот, видишь». Придется приглашать батюшку и святить дом, двор и хлев, — единственное, что баба Ирина поняла для себя из этих переглядываний.
— Я ей сказала, что она ополоумела, — закончила она свой рассказ.
— Ага... — вздохнул Павел Дмитриевич. — Ты нас угостишь чайком? — обратился затем к жене.
— Вот тебе, чаек! Человек в дом свежее молоко принес, а ты — чаек.
— Молоко? Где вы взяли? — посмотрел тот на гостью с блеском любопытства в глазах.
Ирина молча отвела в сторону взгляд, будто спрашивали не у нее.
— Или не будешь пить? — спросила затем. — Козочку себе купила, так как Мася не скоро будет доиться, — объяснила о подаренной телочке. — Как без молока? Привыкшая я...
— Буду пить, — пообещал Халдей. — Козье молоко — это просто лекарство от всех болезней. А чаек все равно неси, — сказал он жене.
— Вот еще! — ответила она и ушла ставить на огонь чайник.
Павел Дмитриевич заговорщически подмигнул бабе Ирине:
— Оксана вам хорошую мысль подала, посвятите свой двор для профилактики.
— А дальше что? Боюсь я...
— Чего вам бояться?
— Мазуры меня беспокоят...
— Если слова Оксаны произвели на вас такое впечатление, то ничего не давайте им, что бы они ни попросили.
— Как с людьми жить? Вдруг обратятся с чем-нибудь, что тогда?
— Отправляйте ко мне. Скажите, что у вас этого нет, а у Халдея, дескать, есть. Вот и все.
— А Оксана?
— Загляну как-то, — пообещал Павел Дмитриевич.
