или ритмограмму, без особой надежды, что сообщение найдет адресата. Сильно удивилась, когда нить неожиданно легко поддалась, потянула, потянула – и через несколько секунд вытянула весь шнурок целиком. Тот оказался гораздо короче, чем она предполагала, в подвешенном состоянии он едва ли доставал до земли.
Обрыв, подумала Аля.
И без перехода вспомнила, как в апреле, под занавес четвертого года обучения в рамках овладения родной речью объясняла гаврикам, что такое омонимы. Омонимы, уверенно заявил тогда Леша Самсонов, это такие дяди или тети, которые пишут участковому жалобы на соседей по подъезду, но никогда их не подписывают. Нет, с улыбкой поправила его Аля, для своих подопечных – «Аль Васильна», те, про кого ты сейчас рассказал, называются анонимы. А омонимы – это такие слова, которые пишутся и слышатся одинаково, но имеют разные значения. Например, коса, которой косят траву, и коса, в которую вплетают ленты. Или…
Обрыв. Сейчас она наверняка добавила бы: обрыв. Отличный вышел бы пример, показательный случай омонимии. Обрыв нити. И обрыв как крутой откос. Было у слова и третье значение, например, когда Аля впервые взглянула на свисающий между пальцами конец шнура, у нее случился обрыв сердца. Но тогда пришлось бы заодно объяснять и метафоры. А к чему четвероклашкам такие сложности – в канун летних каникул?
Конец нити свисал с ее ладони и покачивался из стороны в сторону, как серебряная монетка на цепочке гипнотизера, и Аля, словно загипнотизированная, не могла вырваться из убаюкивающего плена приятных воспоминаний. Теперь она вспоминала, как за три дня до этого Тошка, уже собравшийся, с рюкзаком за спиной и мужественно выпяченным подбородком, уже оскорбивший ее смертельно, уже практически ушедший, вдруг обернулся на пороге Лежбища, порывисто приблизился к Алиному ложу и бухнулся рядом на колени.
– Что же я, а? Алька! Забудь… Не бери в голову. Это все от нервов. Устал как собака, а тут еще эта чертова сгущенка. Куда же она все-таки… Неважно! Найдется. Только ты, пожалуйста, не сердись, а? Алю- унь, – жесткая борода кольнула ее в щеку. – Ты лучше вот что…
Тошка неловко закинул руку за спину, туда, где крепился к поясу ящик с катушкой, вытянул метра полтора нити и намотал Але на указательный палец. Рассмеялся.
– Вот. Это твоя нить, Алька. Правда, смешно? Как в том мифе. Сам только сейчас заметил, надо же! Береги ее, Алюнь. Пока она в твоих руках, мне не страшен никакой Минотавр, – Тошка дурачился. – Да попадись мне эта рогатая скотина, я ее голыми руками в тушенку покрошу. Голыми руками, – он для убедительности растопырил лапищи. – Не веришь? Ну хочешь, я тебе свой нож оставлю?
Потом согнал потную челку с ее лба, коротко прижал жену к груди и ушел. На этот раз окончательно.
А Аля смотрела ему вслед и не смеялась. Хотя аналогия с мифом об афинском царе Тесее действительно получилась забавной.
Ведь ее полное имя было Ариадна.
Глава четырнадцатая. Толик Голицын
«Оргазм в октябре.
Его всосало и выплюнуло, но где-то в промежутке еще и раскрутило бешеным волчком, так что Трифону, даже несмотря на вновь обретенные способности, понадобилось несколько долгих микросекунд, чтобы сориентироваться на новом месте.
Полигон представлял собой круговое плато диаметром 8400 метров, засыпанное мелким красным песком, почти пылью. Местами сквозь пыль проглядывала плита, образующая основание, судя по цвету, из монолитного асфальтида. Небо напоминало огромный мыльный пузырь, радужно отливающий по краям у горизонта и почти прозрачный над головой. Через него вполне можно было наблюдать звезды, если бы не затмевающее все на свете солнце, также красноватое и палящее. В паре километров к югу от плато чернел глубокий шрам пересохшего канала. Дальше начинались скалы.
„Что это? – подумал Трифон. – Марс?'
– Нет, „Сникерс'! – раздался в его голове дребезжащий женский голос с заметным акцентом.
Трифон внутренне поморщился. Курсанта до сих пор коробило от осознания того, что каждая его мысль во время операции мгновенно становится известной людям за пультом. Или нелюдям, вроде Немки.
– Вон из прохода, Грифон! – последовала мысленная команда. – Не задерживай высадку!
„Стерва! – выразительно подумал Трифон. – Не умеешь говорить, так хоть думай по-человечески'. Вместо „вон' у Немки получалось „фон', а уж как она умудрилась изуродовать простое русское имя Трифон… Впрочем, в качестве позывного „Грифон' звучало очень даже неплохо.
Он перебрал манипуляторами, откатившись на десяток метров в сторону, при этом заметил, что кое-где песчаная пыль маскирует отверстия и трещины в плите, и отрегулировал соответственно площадь ступающих поверхностей. Портал немедленно замерцал, возникла светящаяся точка в центре, быстро разрослась до нужных размеров и ярко вспыхнула напоследок, прежде чем раствориться в небесном перламутре.
Марфа упала на песок с высоты нескольких метров, грациозно спружинила манипуляторами и повела башней, оглядываясь.
– Что это? Марс? – мгновение спустя спросила она.
– Нет, „Сникерс'! – машинально ответил Трифон.
– Отчень остроумно! – ввинтился в мозг дребезжащий голос Немки. – Вы в системе Каппы Полипа…
„Ничего себе! Нормальному человеку и не выговорить…'
– …на десятой от местного солнца планете. Она называется Октябрь.
– А всего планет что ли двенадцать? – догадалась Марфа.
– Да. И вы здесь, чтобы подавить восстание.
– Октябрьское? – прыснул Трифон.
Он слушал вполуха, то есть с учетом ситуации лучше сказать: одним полушарием. Его взгляд постоянно возвращался к Марфе, тем более что, кроме нее, на залитом солнцем полигоне смотреть было не на что. Он любовался ее стройными подвижными манипуляторами, покрытыми чувствительными волосками датчиков движения, изящной башенкой с чуть раскосыми смотровыми щелками-рудиментарным напоминанием о тех временах, когда для управления тяжелой машиной требовалась целая команда сидящих внутри операторов.
Трифон представил себе четверку небритых потных мужиков в грязных сапогах (которые, мало того, что сами забрались в его тонкое электронное нутро, но и для неясной надобности прихватили с улицы какую-то облезлую шавку) и содрогнулся от отвращения. Нет уж, слава конструктору, ПАУКу, то бишь ПолуАвтоматической Установке Каталкина, такая участь не грозит. Он перевел взгляд на Марфу и, не стесняясь Немки, подумал: „ Все-таки какая же она прелесть!'
– Не заводись раньше времени, – холодно посоветовала напарница. – На вот, остынь.
Она игриво обдала Трифона тонкой фотонной струйкой, не способной нанести серьезного ущерба, разве что выбить пыль. Но эта ласка только сильнее возбудила его. „Где эти чертовы повстанцы?', – в нетерпении пробормотал Трифон.
– Горятчий, горятчий малчик! – похвалила вездесущая Немка.
Он не ответил. Не хотелось нехорошо выражаться при напарнице.
– Марф, а можно я буду звать тебя Прелесть? – спросил он. – А ты меня..:
– Балда! – перебила она. – Смотри!
Над дальней оконечностью полигона замигал светлячок вражеского портала. Отличить его от своего было легко по бледно-зеленому свечению. Из портала один за другим высыпались один, два, три… пятеро КЛОПов! Выплюнув пятого, канал схлопнулся внутрь себя и стал невидим для датчиков Трифона.
„Ну ничего себе – пятеро! – возмутился он. – Извращенцы! Дешевые дрочуны!' Хотя, строго говоря, до сих пор не было доподлинно известно, откуда повстанцы черпают энергию для боя. Может быть, из детских страхов или боли одиночества. Тем более извращенцы! Вот в группе Трифона всегда работали парами. Разнополыми, естественно.
– Ого!-сказала Марфа, и хотя это „Ого' относилось не к нему, Трифон возбудился еще сильнее. Выжимая из ходовой все возможное, он рванулся на огневую.
