Князь вложил написанную бумагу в конверт, запечатал своею печатью с гербом и обратился к Николаю.
— Вот видишь ли, братец, я хочу послать тебя опять в Петербург.
— В Петербург! — не скрывая своей радости, сказал молодой человек.
— Да, ты обрадовался, что я посылаю тебя?
— Нет, ваше сиятельство, я так-с.
— Ты можешь ещё погостить в усадьбе дня три, за это время отдохнёшь, а там и в путь.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Но это ещё не всё. Из Петербурга ты поедешь в Австрию: там постарайся узнать об участи князя Сергея, наведи справки… На все расходы ты получишь от меня крупную сумму денег. Твои хлопоты даром не пропадут, будь уверен! Я награжу тебя.
— Ваше сиятельство, я обязан, не думая о награде, делать всё, что вы изволите мне приказать.
— Спасибо! Ты добрый малый — постарайся! Я и княгиня будем тебе благодарны. В Австрии, может, что — нибудь узнаешь о Сергее, тогда поспеши нас о том известить.
— Слушаю-с, ваше сиятельство! Ваши приказы и желания для меня закон.
— Перед отъездом мы ещё с тобой поговорим. Ступай.
Николай стал готовиться к отъезду.
Назначенные князем три дня прошли; за всё это время молодой человек ни разу не видал княжны: она избегала встречи с ним. Князь, отпуская его в Петербург и в Австрию, вручил ему на расходы порядочную сумму и просил, не жалея денег, ехать скорее. Неизвестная участь князя Сергея тяжело отзывалась на Владимире Ивановиче, а в особенности на самой княгине. Николай поехал на паре княжеских лошадей, запряжённых в маленькие сани с верхом вроде кибитки. На облучке саней сидел Игнат-кучер. Игнату приказано от князя доставить Николая до Москвы, а самому вернуться в Каменки. Из Москвы до Петербурга Николай должен был ехать на перекладных.
В пяти верстах от княжеской усадьбы дорога пошла лесом. Николай, укутавшись в лисью шубу, которую велел ему дать князь в защиту от сильного мороза, ехал молча, а возница мурлыкал какую-то песню. Вот видит Игнат, что им навстречу идёт какая-то женщина и машет рукой.
«Что ей надо? Что она рукой-то машет?» — подумал Игнат, приостанавливая лошадей.
— Ты что остановился? — спросил Николай.
— Да какая-то баба на дороге стоит.
— Что ей надо?
— А кто её знает! Тётка, тебе что?
— Николай! куда ты едешь? — подходя к саням, спросила Глаша. Это была она, бледная, встревоженная.
Николай невольно вздрогнул от неожиданности.
— А тебе что за дело, куда бы я ни ехал! — грубо ответил он молодой девушке.
— Возьми меня с собою.
— Что ты, или очумела? Пошла!
— Возьми, возьми, Николай, сжалься над горемычною, пожалей меня, ведь я исстрадалась, измучилась!
— Прочь с дороги! Я смотреть на тебя не хочу! — крикнул на плакавшую девушку Николай.
— Что я тебе сделала?
— Зачем ты рассказала княжне про нашу любовь?
— Кому же и сказать мне, с кем своим горем поделиться? Княжна добра ко мне…
— Прочь, говорю, с дороги, задавлю!
— Дави, злодей, дави, я не тронусь с места, — проговорила Глаша задыхающимся голосом.
— Поезжай, Игнат! — с бешенством крикнул кучеру Николай.
— Куда же я поеду? Давить, что ль, её, сердечную, — грубо промолвил Игнат: ему стало жаль бедную девушку.
— А коли так… — крикнул Николай.
Он быстро выскочил из саней, схватил Глашу и, отбросив её с дороги, вскочил опять в сани, хлестнул кнутом по лошадям, те рванулись и понеслись что есть духу, забрасывая снегом дорогу.
— Ускакал, злодей! Будь ты проклят! Теперь в моём сердце не любовь к тебе, обидчику, а месть да злоба! Недаром называют меня дочерью колдуна — я сумею отомстить тебе, проклятому! Сумею за себя постоять! И за всю мою муку, за все мои слёзы ты заплатишь мне сторицею!.. — громко кричала девушка вслед уезжавшему Николаю и в бессильной злобе ломала свои руки.
Беспредельно, безотчётно любила она Николая, а теперь эта любовь обратилась в страшную ненависть. Если бы она осилила, то, кажется, задушила бы его своими руками.
Злоба и гнев бушевали в груди красавицы. Но бессильны были теперь её злоба и гнев.
Николай уехал.
Послав ему вслед ещё несколько проклятий, бедная девушка с истерзанным сердцем вернулась к своему отцу на мельницу.
Глава XVII
«Я сделал всё, — писал император Александр, — что зависело от сил человеческих. Если бы Макк не растерял армии под Ульмом,[29] если бы король прусский объявил войну немедленно после нарушения французами нейтралитета его, если бы король шведский не затруднял движения войск на севере, если бы англичане пришли вовремя на театр войны и вообще лондонский двор оказал бы более деятельности с той минуты, когда ему нечего было опасаться высадки французов, то мы удержали бы Бонапарта, не дозволили бы ему сосредоточить против нас все свои силы, и дела приняли бы другой оборот».[30]
Государь никак не хотел вступать с Наполеоном в перемирие и готов был, несмотря на наши потери под Аустерлицем, снова вступить с ним в бой.
Хитрый Наполеон, при свидании с австрийским императором Францем, уверял его, что предложит Австрии самые выгодные условия мира; но едва только русские войска выступили из австрийских пределов, как Наполеон уже заговорил по-другому и предложил Австрии самые тяжкие условия: в число требуемых от неё областей включил Венецию. Беззащитная Австрия, занятая победоносною армией, не имея ни арсеналов, ни запасов, принуждена была согласиться на мир; он был заключён с Наполеоном в Пресбурге. Австрия признавала все присвоения Наполеона в Италии, уступила ему Тироль, Венецию и несколько владений в Германии, которые переходили к Франции, и, кроме того, двести миллионов франков контрибуции.
«Я поступил с Австриею, как с завоёванною крепостью, которую для дальнейшей безопасности надлежало если не срыть совсем, то, по крайней мере, обезоружить» — так говорил про Австрию Наполеон.
Император Франц, уведомляя нашего государя о заключённом мире, между прочим, писал следующее:
«Пресбургский договор — капитуляция с неприятелем, который воспользовался всеми выгодами своего положения. Я был принуждён отказаться от некоторых областей, чтобы удержать остальные, я должен покориться силе обстоятельств. Но я ещё не всего лишился, если мне останется дружба вашего величества и вы сохраните соединяющие нас связи».
Наполеон возвёл курфюрстов баварского и вюртембергского в короли [31] — «в награду за их ко мне дружбу и преданность», — писал он в бюллетене; а короля неаполитанского лишил престола[32] и всячески поносил его супругу- королеву, родную сестру австрийского императора Франца… Наполеон называл её «женщиною преступною», он мстил королю и королеве неаполитанским за ненависть, которую они питали к гордому завоевателю. Не было примеров подобному дерзновенному посягательству на святость сана монаршего:
