— А! Ну, это другое дело. Вот что, молодой храбрец, я могу для вас сделать: я попрошу ротмистра Зарницкого, он возьмёт вас в свой эскадрон.
— О, я так буду вам благодарен, князь!
— Зайдите ко мне часа через два, я устрою вас.
— Слушаюсь, ваше сиятельство.
По-военному отдав честь князю, казак-мальчик вышел из барака.
Спустя часа два он опять пришёл к Гарину.
— Пойдёмте, я сведу вас к ротмистру, — сказал князь Дурову.
Они вышли из барака, казака дожидался сильный, красивый черкесский конь.
— Это ваша лошадь? — спросил с удивлением у Дурова князь.
— Да, это мой неразлучный Алкид.
— Хороший конь, породистый.
— Знаете ли, князь, я пятилетним мальчуганом скакал по родным полям и лугам на этом коне.
— И вам позволяли?
— Я без позволения, тихонько. Бывало, у нас ещё спят, а я уже на коне, в одной рубашонке, — самодовольно рассказывал молодой казак.
— Удивляюсь! Лошадь горячая; обуздать её нужна сильная, опытная рука.
— Мой Алкид, кроме меня, никого не слушает. Алкид, иди за мной!
Красивая лошадь посмотрела своими умными глазами на казака и пошла за ним.
— А, это тот герой, про которого ты мне говорил, князь? — спросил ротмистр Зарницкий у Сергея, показывая на Дурова.
— Да, Пётр Петрович, прошу, прими его под своё покровительство, — с улыбкою ответил Гарин.
— Служить хотите? Кровь за отечество проливать? Похвально! Только как это вы от тятеньки с маменькой ушли, то есть убежали? Ну если они проведают, где вы находитесь, да вас вытребуют? — насмешливо спросил у казака Зарницкий.
— Я совершеннолетний, господин ротмистр.
— Виноват, на взгляд вам не больше лет пятнадцати. Что же, я готов, юный герой, принять вас в мой эскадрон.
— Постараюсь заслужить, господин ротмистр, ваше доверие.
— Может, мне за это и достанется от начальства: ведь у нас делается по форме, а у вас никаких документов нет — кто вы и что вы? Один Господь ведает.
— Я дворянин, звать меня Александр, а фамилия Дуров.
— Ну, так и запишем. Слушайте, юнец, когда у вас вырастут усы?
— Скоро, господин ротмистр, — покраснев, ответил казак.
— То-то, а то вдруг герой и без усов.
— Больше для него чести, — вступил в разговор Гарин.
— Больно руки-то у вас малы да нежны, боюсь — сдержат ли они саблю острую?
— Не беспокойтесь, господин ротмистр, мне не привыкать, не одну сотню французских голов снесу.
— Молодец! Право, молодец! А Наполеона не боитесь?
— Чего бояться! Он такой же человек; мне увидать его хочется!
— Зачем? Он съест вас! — добродушно засмеялся Пётр Петрович.
— Подавится!
— Он прожорист — целую Пруссию съел и не поморщился. Да и не одну Пруссию, а всю неметчину, — смеялся Зарницкий.
— А русским подавится! — говорил Дуров, стараясь попасть в тон с ротмистром.
— Молодчина! Люблю!
— Прошу, господин ротмистр, любить и жаловать.
— Ну, любезный друг, жаловать буду не я, а батюшка-царь да высшее начальство! А ты понравился мне, юноша. Смел и за словом в карман не полезешь. Я таких люблю.
— Ваше благородие! — позвал Щетина ротмистра, когда из барака вышли Гарин и Дуров.
— Ну, — откликнулся Пётр Петрович своему денщику.
— А ведь он девка!
— Что?
— Девка, говорю, ваше благородие, — утвердительно промолвил старик денщик.
— Щетина, ты рехнулся!
— Верно говорю, девка.
— Пошёл вон, ты с ума сошёл! Казака принял за девку!
— Рожа-то у казака девичья, вы всмотритесь-ка, ваше благородие.
— Это, пожалуй, и так: лицо у казака очень нежное, похоже на девичье.
— Девка, ваше благородие. Как есть девка, во всей, значит, форме.
— Врёшь, Щетина!
— Не вру, узнаете сами!
— Врёшь, говорю!..
— Слушаю, ваше благородие. А только казак — девка.
— Молчать! Старый дурак!..
Спор ротмистра с денщиком, может, продолжался бы и ещё, если бы в барак не вбежал Николай Цыганов и громко проговорил:
— Пётр Петрович, фельдмаршал приближается!..
— Как? Едет? — Ротмистр стал быстро застёгиваться.
— Недалеко; меня князь к вам послал известить вас.
— Спасибо, спасибо, я сейчас…
— Спешите, Пётр Петрович, все офицеры в сборе…
— Сейчас, сейчас…
Зарницкий пристегнул саблю и быстро вышел из барака.
Глава VI
Генерал-фельдмаршал граф Каменский-первый, шестидесятилетний полуслепой старик, приехал в действующую армию с большою властью. Армию застал фельдмаршал далеко не в завидном положении: фуража было немного, оружия тоже; кроме того, в рядах русских солдат находилось много больных, да и сам фельдмаршал был болен. Продолжительная езда и тревожное состояние надломили здоровье старика. Ещё из Вильны граф Каменский, между прочим, доносил императору:
«Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу и принуждён употреблять к тому глаза моих товарищей. Боль в глазах и голове; неспособен я долго верхом ездить; пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нём в армии. Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском».
Подъезжая к Пултуску, где собрана была наша армия, граф Каменский, подражая великому Суворову, из удобного дорожного экипажа пересел в простую тележку и прибыл в ней в главную квартиру; встреча была ему восторженная; солдаты громкими радостными криками приветствовали своего маститого вождя. Фельдмаршал ласково смотрел своими больными глазами на солдат и поклонами отвечал на их приветствие.
Приняв предводительство над армией, граф Каменский оставил в занимаемых ею позициях: генерала Беннигсена у Пултуска, графа Буксгевдена у Остроленска, Эссена 1-го у Бреста и Лестока у Страсбурга. В авангарде стояли: Остерман,[41] Барклай де Толли и
