поступить? Раньше Иосиф был убежден: таинственность продлится до момента рождения ребенка, а затем все прояснится. Но вот Младенец уже пришел в мир, а сомнения остались. И как долго еще придется скрывать необыкновенное под покровом обыденности? В мгновения озарения все представлялось таким простым, но озарение проходило, а жизнь предъявляла свои требования…
Существовала еще одна трудность. Выкуп первенца составлял большую сумму денег, а у Иосифа не было ничего. Тяготы и заботы пути поглотили то небольшое количество денег, с которым он отправился из Назарета. Теперь они нуждались во всем, и если бы не помощь пастухов, им просто–напросто нечего было бы есть. Пастухи принесли много разных даров. Потом они приходили еще. Это они помогли Иосифу обложить камнями вход в пещеру и превратить ее в жилой дом. Мириам с Атой навели порядок внутри, старая колыбель детей Аты заменила Младенцу ясли. Мириам с воодушевлением стирала куски тряпья, которыми пеленала своего Сына. Но денег не было.
Никто из братьев и родственников в пещере не появился. Они не оказали никакой помощи, хотя должны были знать, что у Иосифа родился ребенок и что он по–прежнему находится в Вифлееме. Издали, с крыш своих домов, они могли видеть появлявшихся у пещеры людей. Наверняка, они наблюдали за ним. Ата встречала на рынке соседей, которые интересовались семьей Иосифа. Он не сомневался, что родственники знают о нем всё.
Как только представилось свободное время, Иосиф отправился в синагогу и обратился к хаззану. Это он вел родовую книгу. Хаззан, хорошо знавший Иосифа, вписал в книгу его и Иисуса. А в качестве платы принял сыр и несколько яиц. Затем завязалась беседа.
— Очевидно ты знаешь, Иосиф, — говорил хаззан, — что запись в книге, согласно указу этого нечистого гоя, является также присягой ему и римскому цезарю?
— Я знаю об этом, Бенайя. Так объявили царские слуги.
— Ну, если знаешь, то этого достаточно. Запись я сделал, пусть этот подлый пес — чтоб Всевышний сократил его дни! — думает, как ему нравится. Пусть себе представляет, что каждый принес ему присягу. Я не фарисей, и не собираюсь поступать, как они. Фарисеи не приходят записываться, а когда царские слуги им напоминают, они нарочито громко заявляют, что не принесут присяги, а уже записавшимся людям говорят, что они совершили тяжкий грех. Что касается меня, то я так не думаю. Пусть грех падет на Ирода, пусть он будет камнем, который сдавит его горло в шеоле. Однако у него повсюду шпионы. Фарисеи могут ему противостоять. Я не знаю, кто им покровительствует, но кто?то их защищает. У нас нет ни Покона, с которым Ирод часто разговаривает, ни ессея Манаила, обещавшего этому нечистому многих лет царствования. Нас всегда можно достать. Поэтому хорошо, что ты записался. Его люди могут следить за тем, как поступает старейшина рода Давида… Впрочем, хватит об этом. Скажи?ка мне лучше, как ты намереваешься поступить: остаться здесь или вернуться в Галилею? Твои братья, сказать по правде, неучтиво поступили с тобой…
— Они боятся Ирода.
— Не защищай их! Даже если за вами следят царские шпионы, они донесут, что ты принес присягу, как он этого требует. По моему мнению, тебе ничто не угрожает. Теперь ты мог бы смело остаться.
— Я бы охотно согласился…
— Мой совет: останься. Ведь ты должен совершить посвящение Первенца, и приближается время очищения твоей жены.
— Я помню об этом. Но для того чтобы остаться, я должен иметь, на что жить.
— Такой ремесленник, как ты?! Не может быть, чтобы ты не мог заработать. Когда ты жил здесь, я помню, у тебя не было отбоя от заказов.
— Мне не хватает инструментов. Я взял с собой только самое необходимое. Кроме того, если я объявлю, что выполняю заказы, это может не понравиться моим братьям…
— Твоим братьям придется изменить свое поведение. А если хочешь, я сам объявлю, что ты принимаешь заказы. В округе нет ни одного плотника, люди вынуждены ходить в Иерусалим.
— Думаю, ты правильно мне советуешь, Бенайя. Спасибо тебе за доброе отношение и за желание помочь. Хорошо, объяви…
Возвратившись домой, Иосиф внимательно осмотрел мешок с инструментами. Того, что есть, вполне хватит для изготовления многих вещей. В доме отца находилась его прежняя мастерская, но он чувствовал, что не решится пойти к Савею с просьбой отдать ему инструменты. Слишком крепко сидело в нем воспоминание о запертых дверях и словах Савея о том, что братья договорились не принимать его. Под влиянием Мириам он преодолел в себе обиду на них, но пойти и просить — это слишком.
Иосиф стал ждать людей с заказами. Но дни проходили, а никто так и не появлялся. Бенайя объявлял людям об услугах Иосифа, но все равно люди, которым требовались соха, плуг, вилы или стол, шли к иерусалимским плотникам. Иосиф понял, что кто?то препятствует им приходить к нему. Это могли сделать только братья.
— О чем ты задумался? — спросила Мириам, когда, возвратившись с Младенцем на руках, она увидела Иосифа, сидящего на пороге с грустно поникшей головой. Она ласково дотронулась до его волос. — Ты о чем?то тревожишься?
Иосиф глубоко вздохнул.
— Есть о чем печалиться, Мириам, — ответил он и подвинулся, чтобы освободить Ей место возле себя. — Старания Бенайи не помогли. Никто ко мне не приходит с заказами. У меня нет работы, и я не могу заработать для вас.
— Не печалься, — продолжала она с тем же теплом в голосе, — мы не погибли до сих пор, не погибнем и в дальнейшем. Эти добрые пастухи сегодня утром снова принесли молоко и сыр.
— Мы живем их милостью.
— Мы живем милостью Всевышнего.
— Человек всегда живет Его милостью. И это хорошо, потому что так мы помним о Его доброте.
— Да, все так, как ты говоришь. Однако Он велит и позволяет человеку пользоваться данными ему способностями, чтобы прокормить тех, о ком он заботится. Если бы это было не так, то зачем бы Он велел мне заботиться о вас? Это мое задание, а тем временем мои руки находятся в бездействии.
— Когда Он закрывает перед человеком обычный путь, то, наверное, хочет ему что?то показать.
— Верно и то, о чем ты сейчас сказала. Но я не знаю, чего Он от меня ожидает. Я слишком глуп…
— Не говори и не думай так. Ты не глуп, Иосиф, только временами нетерпелив… Верь мне, Он не допустит, чтобы мы погибли.
— Речь идет не только о хлебе насущном…
— А о чем же еще?
— Я должен внести выкуп за Иисуса, а ты должна принести жертву очищения. Я полагал, что мы не будем этого делать…
— Думаю, что мы должны сделать то, что принято.
— Я тоже так думаю. Если мы поступим иначе, это привлечет внимание людей. Бенайя уже напомнил мне об этом.
Взгляд Иосифа остановился на Младенце. Его глаза были закрыты. Он спал, убаюканный дуновением ветра, полного приятных ароматов. Его кожа из бело–розовой, как у новорожденных, становилась золотисто–смуглой. Тот, Кого он называл своим Сыном, спал, равнодушный к заботам, приносящим столько переживаний Его отцу.
— Нам не следует поступать как?то иначе, чем это принято, — повторила Мириам. — Он пришел от Всевышнего и принадлежит Ему.
Она отвела свой взгляд от Младенца и устремила его в пространство. Проговорила задумчиво:
— Но Он и наш Сын… Нет такой цены, которой не стоило бы заплатить за дар Его пребывания с нами… Каждый день, проведенный с Ним, — счастье.
— А твое очищение, Мириам?
— Никогда я не буду достаточно чистой для того, чтобы быть Его матерью. Правда, Сыночек? — улыбнувшись, она склонилась над Младенцем. — Это Ты, только Ты…
Младенец просыпался. Сначала Он вздрогнул, словно возвращение из страны сна было для Него каким?то потрясением. Он нахмурился и скривился. Потом зачмокал губами в поисках чего?то. Наморщил лобик под пушистыми прядями волос, и лишь потом открыл глаза. Они были большими, темными и,
