Мадина». Сын Махмуда, Хусейн, сохранил оставшийся после смерти дяди Тарика портфель с документами и фотографиями.
Утирая слезы, Хусейн говорит:
— Он был мне как отец, он давал мне книжки и много со мной читал.
Это дядя Тарик купил Хусейну ракетки и установил теннисную сетку на крыше отеля. Там до захода солнца он играл с египетской детворой.
В начале 90-х у доктора Хайма обнаружили опухоль, и он вскоре умер. В его завещании значилось — отдать тело для медицинских целей. Однако мусульманские обычаи предполагают быстрое погребение и запрещают вскрытие.
Махмуд хотел похоронить чужеземца в семейном склепе, на старом кладбище. Он приехал в больницу за умершим, подкупил санитаров, но, когда они выносили покойника, уже на выходе, их остановили.
Наверное, кто-то стукнул в охранку — Мухабарат. Информация легла на стол генерала Бардизи. Того самого Бардизи, что занимался иностранцами в Египте c начала 60-х годов. Бардизи почесал в затылке: «Что делать с этим немцем»? И принял решение: «Уж раз он прибыл безымянным, то и уйдет безымянным. Иначе будет международный скандал».
Тарика Хусейна Фарида похоронили в общей могиле. Его тело и могилу впоследствии не удалось обнаружить: на кладбищах для бедных в Каире могилы перекапываются через несколько лет.
Нет тела, нет останков, нет ДНК, нет могилы. Абсолютная анонимность. Но есть глубина неба и горячий ветер пустыни. Есть сияние солнца и вкус кофе «масбут». Есть чувство вечной и неизменной жизни — здесь и сейчас.
Есть и другие жизни. Другие направления. Одни идут к Аллаху, другие от него. Египетский актер Омар Шариф отказался от теплого каирского междусобойчика и живет холостяком в парижском пансионе. Проникшись западным индивидуализмом, он самозабвенно играет в бридж, завтракает в одиночестве и совершает пешие прогулки по Парижу. Он констатирует с печалью: «Запад подарил мне славу, но он же подарил и одиночество».
Такая же метаморфоза происходит со многими эмигрантами-мусульманами. Злобный перс Амир в Вене, сириец Сабри в Мюнхене, распущенные турецкие девахи в Гамбурге — я видел много подобных. Их рвение к самореализации и свободе велико, очень велико. Их индивидуализм даже сильнее, чем у немцев. Это подлинные манкурты Востока.
Но есть и другие эмигранты-мусульмане. Которые не выдерживают западной жизни и с удвоенной силой возвращаются в русло ислама. Это они толкутся у мечетей в Берлине и Лондоне, это они бросаются на борьбу с ненавистным Западом, который их кормит. Такая вот ломка сознания мусульман в Европе.
А разве европейцы — христиане? Когда-то — да, теперь — унылые и печальные агностики, которые не знают, что ждет их за великой разделяющей чертой.
ГОРОД РАЗВРАТА
Каир слыл городом разврата при солдатах Бонапарта, при мамлюках, при британском протекторате и особенно — в годы Второй мировой. Здесь были размещены десятки тысяч солдат со всей Британской империи. Англичане, австралийцы, новозеландцы, а также поляки, французы и прочие шатались по городу, приставали к женщинам, а по ночам устраивали форменные дебоши.
Количество убийств, изнасилований, пьяных драк и хулиганства было столь велико, что британские военные патрули не успевали ездить на вызовы, равно как и египетские стражи порядка.
Особенно дурную славу приобрели глухие переулки по периметру Каира, куда, по мудрому решению британских оккупационных сил, перенесли бордели и увеселительные заведения. Там творилось невообразимое. Группы интернациональных шармут развлекали «Томми» самыми экзотическими способами. Особенно привилось скотоложество: путаны совокуплялись на сцене с животными, в том числе с ослами.
«Томми» напивались в этих лупанариях, валялись пьяными на улице, откуда их развозили по казармам предприимчивые таксисты.
Многие из солдат находили последний приют в песках у пирамид. Армейские штабисты не знали, что делать со сгинувшими бесследно на окраинах Каира. Обычно писали: «Погиб в бою», иногда: «Погиб при исполнении служебного задания».
Сквозь толщу лет вижу дымящиеся от разврата кварталы у подножия Пирамид: на плоских крышах притонов охранники в галабиях молятся, обратившись лицом в сторону Мекки, а в светящихся окошках мелькают силуэты поношенных шармут. На улице лежат вповалку пьяные «Томми». А над всем этим безобразием витают злые демоны Древнего Египта.
Прошло много лет. Эротическая жизнь Каира ушла в подполье, лишилась космополитического блеска и размаха. Бордели переместились в неприметные виллы с неизменным студентом богословия, подрабатывающим смотрилой. И гости вынуждены довольствоваться остатками былой свободы. А также проявлять бдительность. Ведь исламисты на улицах Каира не шутят.
МАДАМ КУЭЙИС
(декабрь 71-го)
Небезопасен секс в таком городе. Если не знаешь местных традиций. Но молодость и советская беспечность берут свое. К тому же меня одолели мысли о красавице Жаклин из магазина «Колумбия». Я надеялся, что низкопробные радости отвлекут и взбодрят.
В тот вечер, уже сильно подшофе, я вышел в центр Каира. Через плечо — сумка, в ней болталась литровка виски из советского посольства, к которой я регулярно прикладывался. Прошел улицу Фуада. Эффект виски возрастал, а с ним — желание египетского интима.
И тут — толстый, косоглазый, небритый тип.
Подошел ко мне у площади Оперы, спросил:
— Мистер, хочешь мадам?
Я кивнул в ответ.
Он посадил меня в такси, повторяя:
— Мадам гуд, куэйис, факи-факи куэйис, куллю куэйис (все будет хорошо).
Проехали европейские улицы центрального Каира и углубились в предместья. Машин стало меньше, больше ишаков. Вокруг — полуразрушенные глинобитные дома.
Таксист завез меня в какой-то закоулок, остановил машину и сказал:
— Иди за мной, только тихо!
Улица была не освещенной. Мы прокрались, как тени, к дверному проему. По лестнице без перил поднялись на самый верх.
Таксист приоткрыл дверь и толкнул меня в темное пустое помещение.
Стало не по себе: я ожидал увидеть веселую компанию пляшущих под восточную музыку девчонок. А тут — пустая комната, куда проникал лишь свет луны. Из обстановки — тюфяк и стул.
Я сказал:
— Ну, мужик, хватит, я пойду.
Но он вцепился в мою руку:
— Мистер, подожди, мадам сейчас будет. Мадам гуд, куэйис!
Когда я развернулся, чтобы уходить, послышались шаги в подъезде.
Косоглазый тип запел:
— Мадам, мадам! Сейчас придет мадам и будет факи-факи! А ты, мистер, дай мне задаток — пять фунтов.
Шаги все ближе. Мой провожатый зажег свечку. Тени, отбрасываемые от нас по стене, были
