ужасны.
И вот возникла она — большая, смуглая. Громадные груди распирали деревенскую галабию, на лице — платок, но главное не это. На каждом плече у нее сидело по ребенку, третий — болтался за спиной. В ней было нечто горделивое (как у женщин Дельты) и нечто надломленное (как у обитательниц трущоб третьего мира). Я понял, что это жена косоглазого.
Я начал пятиться вдоль стены и вниз.
— Куда ты, мистер?
Но кайф как рукой сняло. Живо представил совокупление — в грязной комнате на циновке, муж и дети за стенкой и ждут, когда мамка принесет им — в подоле бесчестья — десять фунтов.
Я прогромыхал по лестнице, а он цепляется:
— Ну мистер, ну вот же мадам, ну дай хотя бы пять фунтов!
Вот и улица. Швырнул косоглазому пару фунтов и побежал к трассе, где мелькали огоньки ночных машин. За углом удалось найти другое такси, на котором я рванул дальше, в поисках новых приключений.
Угрюмый водитель на просьбу: «Вези к девочкам — банат» — ответил: «Все будет о’кей!»
Однако вместо того, чтобы ехать к центру, мы удалялись от него. Глинобитные домики превратились в сараи, фонари пропали. Мы выехали за город.
На мой вопрос, где же девочки, он ответил:
— Скоро. Скоро ты увидишь девочек — банат. Девочек, мадам, всяких — больших и маленьких, любого размера.
И зловеще рассмеялся.
Мы ехали по пустынной дороге. Тревожно билось сердце. Мутило от алкоголя.
Машина замедлила ход: впереди кучковалась группа мужчин.
Фары осветили их. Странные типы — в пиджаках поверх галабий, в сандалиях и фесках. Поразил оскал щербатых ртов и зазывающие жесты: «Сюда, сюда!» Вспомнил рассказы о несчастных «Томми», которых во время войны завозили за город «к девочкам», душили и закапывали.
Сказал шоферу:
— Стоп, езжай назад!
Он продолжал двигаться вперед, упрямо бормоча:
— Скоро будет мадам. Мадам один, мадам два, мадам три…
Я прижал к его голове бутылку виски и рявкнул:
— Еще минута, и я прибью тебя!
Не доезжая пары метров до этих типов, он выругался, развернул машину и помчался в город.
Бродяги удивленно смотрели нам вслед. Я заставил шофера доехать до Наср-сити, 6, и там, отдав последние пять фунтов, поковылял к себе.
У подъезда, обняв автомат Калашникова, спал египетский солдатик. Я разбудил его, и мы выкурили по «Килубатре», глядя на звездное небо.
Потом я поднялся в квартиру с видом на пустыню и допил виски.
Темная ночь. Бездонное небо.
Позднее знакомый египетский офицер сказал мне:
— Харамия, преступники. Это шпана, подонки, отморозки. Они безжалостны. Они завозили за город и закапывали в песок десятки британских солдат. Их заманивали к девкам и добивали на выезде из Каира.
Лежат где-то рядом кости бедных «Томми»… И эта мысль о смерти безымянной в песке у пирамид поразила меня.
Теперь я думаю — а чем лучше лежать в нашем болотистом, промерзшем грунте? Кому нужны наши останки? Прах к праху. А душу не удержать!
Под впечатлением этого момента я записал историю о молоденьком британском лейтенанте Хобсоне.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ХОБСОНА
(февраль 42-го)
Эта история начинается ближе к вечеру, когда неспешное зимнее солнце заходит за пирамиды и розовеют пальмовые стволы в офицерском клубе Гезиры…
Бармен Саид подает лейтенанту Хобсону третий джин с тоником.
Лейтенант обмакивает в стакан губы и кончик носа:
— Хорошо!
Лейтенант Берстон поддакивает:
— Отличный джин! Однако, сдается, они его здесь сами производят.
Лейтенант Хобсон живет в Каире уже два месяца, с тех пор, как его перевели ординарцем в генштаб британских войск в Египте. Работа — в Гарден-сити, в самом центре города. А квартируется на вилле в Замалике.
Хобсон — светлорусый, с небольшими рыжеватыми усиками, пухлые губы, зеленые глаза. Но, подобно заправскому колонизатору, ходит с кожаным плетеным стеком, постегивает себя по гетрам. А иногда может шутя хлестнуть неповоротливого бауаба.
Его друг лейтенант Берстон приехал в Каир из Александрии, где служит в действующей армии. Они окончили одно военное училище, но протекция у Хобсона оказалась выше. Он попал штабистом в Каир, а Берстон — на передовую.
Сегодня они уже наплавались в бассейне, пообедали в итальянском ресторанчике. Хотя почти все итальянские заведения в Египте закрыли, это еще работало.
Они также покатались на лошадях в Гарден-сити, съездили на скачки в Алмазу.
В Европе февраль — зима. А здесь — цветы, запах трав и крепкого кофе.
Здесь Хобсон может забыть угрюмый горняцкий поселок на севере Англии, смог, туман и дождь, и особенно — проклятую карточную систему.
После четырех порций джин-тоника Хобсон предлагает прошвырнуться по Каиру:
— Можно пройтись по Замалику, там есть кафе на улице Вилкокса: отличные девчонки, молодые гречанки, говорят по-английски и менее запуганы, чем их мусульманские ровесницы.
В военной форме они выходят из ворот клуба.
Охранник отдает им честь.
Лейтенант достает фляжку, делает глоток, передает другу:
— Погода восхитительная, не то что в Европе — бр-р…
В баре «Феникс» шумно и весело, много офицеров, солдат и местных девушек. Но хочется чего-то большего.
Хобсон тянет товарища в знаменитый дом Якобяна — там самая известная тусовка золотой молодежи.
Берстон сомневается:
— Послушайте, Хобсон, может, останемся здесь и не пойдем в этот ваш Якобян-хаус… Я знаю, там nice company — армянки, гречанки и даже мамаша, которая пристает ко всем. Но я бы…
И все-таки они доходят до перекрестка улиц Каср аль-Нил и Сулейман-паши, к дому Якобяна. На старинном громоздком лифте поднимаются на третий этаж и входят в большую буржуазную квартиру.
Здесь все по-восточному аляповато, но это не арабское жилье: здесь живут армянские торговцы.
На софе сидит Мона Якобян: нога на ногу, курит сигарету, вставленную в мундштук.
Приходят гости: поджарый Али, единственный араб-мусульманин среди гостей, пара коптов, но все больше армяне и греки. А также развязные надушенные девушки.
Это декадентский Египет времен короля Фарука. Здесь практикуют групповой секс и смотрят порнофильмы… А война, страдания несчастных феллахов на Ниле, скрежещущие зубами революционеры-
