Битлы вошли в его жизнь, выражаясь словами Добролюбова, как луч света в темное царство. Он услышал у местного фарцовщика на Смоленской Love me do. И тут же подхватил песню на английском, без акцента.
Фантазия у Саши была исключительной во всем: он расстелил в своей маленькой комнате шкуру медведя, ввинтил красную лампу из домашней фотолаборатории, развесил портреты Битлов по стенам и поставил магнитофонную приставку «Нота-2».
На стенах покачивались красноватые тени, на полу лежал, оскалив клыки, бурый медведь, а он целовался с девушками, курил сигарету за сигаретой и как бы растворялся в своих мирах.
Весь 71-й год, не считая моей командировки в Асуан, мы жили в соседних домах для хабиров: Саша — в Наср-сити, 3, а я — в Наср-сити, 6. Он ездил каждый день с майором Зябловым на Суэцкий канал, а я — в штаб ПВО «Гюши», что на горе Мукаттам.
По вечерам он декламировал стихи на английском и мечтал о Тане, которая осталась главной любовью его жизни.
Мы как-то решили — больше о Советском Союзе не говорить. Эта тема была неинтересна. Говорили только о личном и об искусстве.
Советская система находилась в другом измерении, с комсомольцами, генсеками и пятилетними планами. Свобода была внутри нас.
Саше было наплевать, кто правит нами — Брежнев, Устинов или Гришин. Он глядел на все это каким-то буддийским, нереальным взглядом. Для него главное было — музыка Битлов, девушка Таня с серыми глазами и маленькой грудью, стакан портвейна, после которого он мог глубоко затянуться сигаретой, выпустить кольцо дыма и сказать:
— Я всем доволен!
Когда Саша вернулся в Москву в январе 72-го, его невеста Таня уже была с другим. Она выбрала однокурсника — осетина Казика. Казик оказался неплохим мужем, что еще сильнее угнетало Сашу. Он стал больше пить. В пьяном виде фантазировал, вспоминал Таню и входил в состояние транса. Это его свойство — под воздействием алкоголя проявлять сверхчувственные способности — было отмечено многими.
Прошли годы, десятилетия. Женитьба, развод, еще женитьба. Что не мешало его карьере: он рос по службе, работал с арабскими генералами, продавал оружие. Но внутри него нарастали пустота и невозможность выразить себя. Я уже сказал, дорогой читатель, что в 90-е, с началом компьютерного бума, Саша весь ушел в виртуал и стал ЗаМом. Внешний мир перестал существовать. Он стал равнодушен к семье и работе, а настоящие друзья были у него в чате «Кроватка».
ЗаМ умер внезапно. Прилег под утро после бессонной ночи за компьютером, а утром лежал уже холодный, с улыбкой на губах.
ОФИС
(февраль 71-го)
Утром новоприбывших советских спецов доставили в офис. Это большая база за бетонным забором на северо-западе Каира. Официально именуется — Штаб главного военного советника СССР в Маншиет аль- Бакри. Много корпусов — все одноэтажные.
Здесь бегали в египетской полевой форме без погон пузатые полковники, поджарые переводчики, проспиртованные техники и прочие лица из состава советской группы военспецов, которая на тот момент превысила двенадцать тысяч человек.
Мне полагалось отметиться в бюро старшего переводчика — полковника Квасюка.
Велели ждать.
Я зашел в буфет, где за прилавком стояли пышные русские бабы — как в каком-нибудь сельпо.
Набор небольшой: египетские бисквиты по голландскому патенту, баночки соков и прохладительных напитков, пиво «Стелла», сигареты «Клеопатра». Еще — сок гуавы, малоизвестный в России и не очень приятный на вкус, но любимый египтянами, а также вечные бутылочки кока-колы — старомодные, матового стекла — как в начале 50-х
Появился полковник Квасюк — высокий, надменный старший преподаватель ВИИЯ. У него были списки всех переводчиков — мутаргимов.
Я остался в резерве офиса — до поры до времени, и лишь 19 марта был без предупреждения этапирован с новоприбывшей ракетной бригадой ПВО в Асуан.
В первый же день Квасюк послал меня сопровождать генерала Н. и его жену — на базар за покупками. Мы забрались в газик. Араб-шофер повез нас по узким улицам, кишащим местным людом.
Генерал сидел рядом с шофером, курил и давал указания, как ехать.
— Сауак хумар (шофер — ишак), — сказал он, когда мы чуть не столкнулись с местным «Фиатом». И громко заржал.
Генеральша — дородная баба с гидроленными волосами, в ситцевом платье, источала пряный запах подмышек. Долго покупала в лавке гипюр, до изнеможения торговалась, а когда я пытался отойти, притягивала могучей рукой.
Впоследствии я всячески избегал таких поездок.
ВИЛЛА НАСЕРА
(февраль 71-го)
На второй день в офисе меня заставили отдежурить ночную смену вместе с офицером, на случай нужды в переводчике.
Первый раз в жизни я просидел у телефона до утра. Должен был брать трубку, представляться дежурным и записывать донесения.
К счастью, никто не позвонил.
Офицер был с перепою и проспал всю ночь, положив голову на стол.
Незаметно протекла эта ночь.
К пяти стало светлеть над Каиром, в небе поплыли грифы, потом из-за далеких барханов брызнуло солнце.
В офис ввалилась орава советских хабиров.
Я был свободен.
Выйдя из офиса, прошел метров сто. На главной улице, ведущей в Гелиополис, заметил небольшую виллу за бетонным забором.
В распахнутые ворота было видно, как женщины в черных платьях садились в автомобиль, а люди в военной форме загружали багаж. Еще несколько накачанных детин в европейских костюмах стояли по периметру.
Мальчишка, продающий жареные арахисы — фуль судани, — сказал мне:
— Мистер, здесь жил великий раис!
Неужто Насер? Показалось, я увидел его грустную усмешку в небе. Насер умер всего полгода назад, но пустота быстро затягивается.
Насер, ты паришь в небе, в синем безоблачном небе, с грифами — над Гелиополисом, пока твоя семья спокойно пакует багаж, а накачанные охранники стоят у входа.
Эй, Насер, ты больше не лидер арабского единства!
Садат пришел тебе на смену.
А все ли египтяне любят Насера? Начитавшись советской прессы, я не сомневался в том, что любят.
О Насере я спросил шофера каирского такси.
Он нажал на газ и выругался:
