– Я заметила. Как… оно называлось?
– Какая теперь разница? – Я пожал плечами и с них немедленно начало сползать одеяло.
– Нет, правда.
– Ты все равно не поверишь.
– И все-таки.
Острые коготки пару раз нетерпеливо царапнули голое плечо.
– «Зеленая миля», – ответил я. – Кажется, по Стивену Кингу. Правда, удивительное совпадение?
В следующий раз она заговорила минут через пять. Когда я уже перестал ждать ответной реплики и собирался было с чистой совестью вздремнуть.
– А мне даже нравится. – сказала Маришка, и от ее слов я не то что взбодрился – чуть с кровати не упал.
– Нравится? И только-то?
– Я не о том. – Она довольно улыбнулась. – Я тут подумала: может, все не так плохо? То есть, когда тебя за каждое лишнее слово перекрашивают в фиолетовый, это, конечно, дикость. Но ее можно стерпеть. Тем более, лечится это не так сложно. Зато теперь я совершенно спокойна за мужа, когда он заявляется домой через час после закрытия метро, пьяный и даже как будто нарочно пивом политый, и говорит, что засиделся у Пашки. Или когда выскальзывает в два часа ночи из постели и до утра глядится в монитор. Теперь-то я легко могу убедиться, что ты на самом деле не по борделям шлялся, а пил пиво с Пашкой. И не флиртовал всю ночь с малолетками в каком-нибудь чате «Кому за тридцать… Кому за полтинничек, а кому и за бесплатку», а… Чем ты, кстати, занимаешься в интернете целыми ночами?
– Аплоадом, – честно признался я.
– Ого! – Маришка даже открыла глаза, чтобы поэффектнее их закатить. – Вот это эвфемизм!
– Это не эвфемизм, а процесс загрузки файлов со своей машины на сервер заказчика, – пояснил я. – Просто ночью интернет бесплатный, а под утро коннект самый надежный.
– Экономный! – похвалила Маришка. – Значит, пока жена тут замерзает под двумя одеялами, он там наслаждается утренней коннекцией!
Я смолчал. Я всегда знал, что любить эту женщину – удовольствие ниже пояса.
Только сказал:
– Это еще вопрос, кого из нас чаще по ночам не бывает дома.
Глядел я при этом в сторону и вместе с тем, как вскоре выяснилось, в воду.
А наутро Маришка явилась домой вся зеленая…
И ВНОВЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. ЗЕЛЕНЫЙ!
– Нет, ты представь! – прошу. – Изменил Маришке – мысленно! – причем с ней же, только семнадцатилетней. Это преступление?
– Еще какое! – паясничает Пашка. – Что ж ты сперва со мной не посоветовался? Семнадцатилетней – это, скажу тебе, такая статья… – И легонько стукается затылком об стену в попытке закатить глаза.
– Ты подумай – мысленно! – с пьяной настойчивостью повторяю я. – В собственном, так сказать, воображении – и тут же наказание! Ладно бы за поступок, но за намерения-то! Вот скажи мне как ме… милиционер программисту, – блею я.
– Тогда уж веб-дизайнеру, – с усмешкой поправляет Пашка.
– Хорошо, веб-дизайнеру. Скажи, карает УПК за преступные намерения или нет?
– Нет, только за их осуществление. И ГК тоже.
– Ни мыслей, ни фантазий, ни воспоминаний, – подвожу итог. – Так как же нам теперь жить?
– Честно, – отвечает Пашка. – Живи настоящим. И цени то, что имеешь.
Я чуть не поперхнулся, пораженный глубиной высказывания. Вот уж от Пашка я такого не ожидал!
Я, кстати, еще не рассказывал, как он подкладывал чистые листочки в середину дипломной работы – для придания объема? А как в автокодной программе вместо «ВСЕ ПОКА» (оператора окончания цикла) написал «ВСЕ, ДО СВИДАНИЯ»? А как, играя в DOOM, вместо постоянного бессмертия каждую минуту брал с клавиатуры временное? Так, заявлял он, честнее… Тоже не рассказывал?
Ну так считайте, что рассказал.
И этот человек будет учить меня жизни и честности?
Возмущенно опустошаю бутылку одним затяжным глотком и тянусь за следующей.
На кухне мы одни. Лишь изредка в беседу пытается вклиниться негромкое урчание холодильника. Но не мешает, а напротив, как будто хочет поддержать разговор. Отбрасывает мягкие тени приглушенный плетеным абажуром свет с потолка. На столе в двух блюдцах – закуска, тонкие кружочки копченой колбасы и ноздреватые ломтики сыра. На разделочной доске сложен штабелек из кусочков хлеба. Рядом в недорезанную четвертинку черного воткнут кухонный нож. Бутылки с этикеткой «Клинское» выстроены в два ряда друг над другом: на столе вдоль стены – полные, на полу вдоль плинтуса – пустые.
Кухня – идеальное место для обстоятельных мужских разговоров под пиво. А чем еще заняться нам, лишенным женского общества?
Маришка умчалась на работу на два часа раньше обычного. Чтобы прямо в студии послушать свежую «Кислую десятку».
– Так послушай! – предложил я, кивнув на магнитолу. – Или собственную частоту забыла?
– Что ты! – возразила она. – Послушать мало, это нужно видеть! Знаешь, как Антошка во время эфира лицом работает? Странно, что его до сих пор на ТВ не забрали.
Я пожал плечами и воздержался от спора о вкусах. Видел я этого Коромыслова, лицо как лицо, таким только и работать… в цирке. Голосу оно, кстати, вполне соответствует.
– Ну, тофда пвивет передафай, – изголился я напоследок.
А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов, содержимое которых тут же попыталось раскатиться ровным слоем. Как нельзя кстати!
Я был благодарен ему. И за пиво, и за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу…
Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: «И тут, слава Богу, все закончилось. А то я уж думал, лето наступило, так зелено стало кругом», подвел под сказанным косую черту.
– Значит, и ты, Санек, – говорит. – Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудио-визуальных. Так?
– Так, – соглашаюсь и вношу уточнение: – Только самаритянин не толстый, а добрый.
– Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним… в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты – чувствуешь себя потерпевшим?
– Я? – Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и классифицирую свое состояние как легкое опьянение. Приятное тепло изнутри распирает грудь, взгляд постепенно теряет пристальность, движения становятся плавными и расслабленными. – Кажется, нет.
– Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно-оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя…
– Я и не высказываю. – Пожимаю плечами. – Только тебе.
– Зря вы вчера без меня в «Игровой» поехали. Стоило бы прижать этого бомжа-распространителя посильнее. Теперь-то он, если не полный идиот, снова там не скоро появится.
– Извини, не сообразил тебя позвать. Время поджимало, да и телефона под рукой не случилось. А прижать его… как ты его прижмешь? От него же пахнет. И разговаривать с ним, по-моему, бесполезно. Это как… – Заглядываю в бутылочное горлышко, подбирая близкое Пашке сравнение. – Все равно что после двух лет работы на Прологе пересесть на Си. Совсем другой язык. Настолько другой, что мозги плавятся.
– Любой язык при должном усердии можно развязать, – замечает Пашка и улыбается, показывая, что пошутил. – Я имел в виду, освоить. Подай-ка открывалку!
Откупоривает очередную бутылку, уже вторую. Сам я, не торопясь, потягиваю четвертую, ну так ведь я, в отличие от Пашки, не за рулем.
