русский.
А пока он бросает недовольный взгляд на дисплейчик телефона, буркнув: «На-ка!», сует мне в руки свою визитку и начинает медленно спускаться по ступенькам.
Пухлая визитка оказывается неожиданно тяжелой. Такое ощущение, что внутри разбухшей кожаной сумочки спрятан повторяющий ее форму кирпич. Глядя на удаляющуюся Пашкину спину, я начинаю понимать, зачем он мне ее отдал: для пальцовки!
Пашка спускается вниз примерно с той же скоростью, с какой тащится наверх эскалатор. Делает шаг в секунду, только чтобы остаться на месте, в зоне уверенного приема. Его правая клешня прижимает трубку к виску, а левая отведена в сторону и как бы
– Что у тебя с лицом? – мстительно интересуюсь я.
Но Пашка только обреченно машет рукой.
Однако, прогулка по мосту, овеянная ветерком и обласканная солнцем, идет ему на пользу, и Пашка уже вполне сносно отшучивается в ответ на мое предложение проигнорировать подземный переход и перебежать через дорогу поверху.
– С ума сошел? – спрашивает он, разглядывая плотный автомобильный поток. – Меня они с особым удовольствием переедут. Причем будут в своем праве: правила надо соблюдать. Не хотелось бы отдавать жизнь за такую справедливость.
На входе в парк, примыкающий с правой стороны к Центральному Дому Энергетика, нас встречает объявление о выставке под открытым небом «Конденсаторы на рубеже веков». Первые два экспоната – гипсовая лейденская банка и гигантский соленоид, собранный по причудливому замыслу скульптора их витков колючей проволоки, намотанных на тележную ось, – возвышаются по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи.
Как раз под лейденской банкой я и обнаруживаю Маришку. Правда, она не сидит на скамейке, как планировалось, а стоит, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то прячется.
– Мари-иш! – окликаю я.
Она резко оборачивается и манит меня пальцем, который тут же прикладывает к губам. И по выражению ее лица я понимаю, насколько она обеспокоена.
– Что такое? – шепчу, оказавшись рядом.
– Тихо! – Напряженные губы почти не движутся. – Здесь убийца!
– Многосерийный? – спрашиваю.
– Пока не знаю. Он еще никого не убил.
– А у тебя, – замечаю я, – вся спина белая. – И пытаюсь отряхнуть мелкую гипсовую пудру с Маришкиного плаща.
Но рука моя, как от удара током, отлетает в сторону, и Маришка уже не шепчет – шипит:
– Хватит шутить! Я серьезно!
Ее состояние я оцениваю как предыстерическое, поэтому не возражаю, мямлю только:
– Я тоже, – но прикоснуться уже не пытаюсь.
– Что за убийца? – вступает в беседу Пашка. – Тебе кто-нибудь угрожал?
– Да! То есть, нет. Он только время спросил.
– Так в чем же дело?
– У него часы на руке! Я их первым делом заметила. Ждала вас на скамейке, поглядывала на переход, тут он подошел – с другой стороны – и спрашивает, сколько, мол, времени? А у самого часы на руке – здоровые такие, и сама рука – здоровая, красная. А потом я глаза на него подняла – а у него и лицо такое же – красное, и уши, и шея…
– И что ты?
– Ответила: без восемнадцати пять, спокойно встала и ушла. А он мое место занял.
– Ты про вон того мужика? – спрашивает Пашка, выглядывая из-за постамента и прищуривая левый глаз так, словно смотрит в прицел.
– Да, – подтверждает Маришка, а я выглядываю следом, стараясь быть максимально незаметным, и обнаруживаю подозрительного мужика.
Он сидит, удобно откинувшись, на скамейке между гигантским соленоидом и каким-то накопителем, похожим на трехметровый элемент парового отопления, только голубой, в крупный белый горошек. На мужике серая ветровка и парусиновые штаны. На земле, между вытянутыми вперед ногами в кедах стоит черный дипломат. На левой руке, заброшенной на спинку скамьи, фальшиво поблескивают позолоченные часы. Лицо и руки незнакомца кирпично-красные, и, боюсь, не жаркое апрельское солнце стало тому причиной. Ветерок треплет редкие рыжие волосики, а глаза… Нет, глаза с такого расстояния мне не разглядеть.
Подозрительный мужик – и весьма. Приходится признать, Маришкины основания не лишены опасений… То есть, конечно, наоборот.
– Как думаешь, княжна, – допытывается Пашка, – чего он добивался, обращаясь к тебе?
– Может, просто хотел со скамейки согнать? Может, он на ней обычно жертву поджидает?
– Не исключено, – чешет переносицу Пашка. – Вы вот что. Ждите здесь, а я пойду вблизи погляжу, что это за фрукт. Или овощ. Сеньор-помидор.
– Может, вместе? – предлагаю, но Маришка дергает меня за руку, и выразительно смотрит в глаза.
– Нет, спасибо. Я сам.
Пашка поправляет манжету, прикрывая собственные часы – поскольку не любит наступать на грабли, даже чужие – и выходит из засады. Прогулочной походкой идет по аллее, как бы не замечая краснокожего мужика, проходит мимо и, только отойдя шагов на пять, внезапно останавливается и возвращается к скамейке. Краснокожий с интересом смотрит на Пашку снизу-вверх, чуть склонив голову набок. Пашка, пугающе артикулируя, о чем-то его расспрашивает. Краснокожий что-то отвечает, сопровождая слова легким пожатием плеч. Пашка улыбается, с пониманием кивает и возвращается к прерванной прогулке.
Возле статуи пестрого накопителя он притормаживает и внимательно разглядывает сопроводительную табличку.
– Погоди, – шепотом обращаюсь к Маришке. – Ты говоришь, он только про время тебя спросил, больше ничего?
– Нет, еще опустился передо мной на колено и предложил руку и сердце, – огрызается она. – Они же у меня, говорит, с красным знаменем цвета одного.
– Я серьезно спрашиваю, – обижаюсь. – Только спросил – и тут же покраснел?
– Да нет. Он и до этого был красный.
– То есть, безо всякого личного контакта? Странно это… Раньше вроде такого не случалось.
– Безо всякого контакта со мной, – подчеркивает Маришка. – Или ты думаешь, только мы с тобой – ходячие переносчики благодати? Там вообще-то кроме нас человек сорок-пятьдесят было. Может, и этот тип с красной рожей среди них.
– Может… – пожимаю плечами.
Тем временем Пашка, вдоволь нагулявшись, степенным шагом возвращается под прикрытие лейденской банки – и приседает на выступ в основании постамента; не для маскировки, а как будто от внезапной потери сил. Бешеный кролик, притаившийся за Пашкиными линзами, кажется, вот-вот выскочит наружу.
– О чем говорили? – спрашиваю.
– Все о том же. Спросил у него, который сейча-час час. – Дрожат сведенные судорогой губы.
– Так долго?
– Я неудачно выбрал формулировку, – признается Пашка. – С пятого раза еле выговорил.
