исключительно, чтобы позлить охранника, который мотался за мной из отдела в отдел, настороженный моим растаманским хаером и прикидом. В итоге я купил последнюю книжку Коэльо, которому на столе новинок отвели почетное место.
Я прихватил тоненькую книжицу с вершины высокой неустойчивой пирамиды, быстро сунул под рубашку и не вытаскивал до самой кассы, надеясь, что охранник за моей спиной либо лопнет от подозрительности, либо научится наконец доверять людям, независимо от их внешнего вида. Однако молодой паренек в камуфляже не лопнул и даже не успел стрельбу открыть, только подошел вплотную и потянулся было к моему плечу, но я уже с самым невинным видом протягивал Коэльо кассирше. Она взяла у меня книжку, пару раз провела корешком по пластине «размагничивателя», упаковала в фирменный пакетик и отсчитала сдачу.
Охранник отошел, разочарованный, а кассирша не скрываясь разглядывала мои косички, пока я, чуть прихрамывая, брел к двери. Наученный горьким опытом, я сперва убедился, что за стеклом по-прежнему Тверская, прочел на пластмассовой табличке надпись «ОТ СЕБЯ» и только после этого взялся за дверную ручку и осторожно толкнул.
Дверь, вопреки опасениям, не подвела. Но едва я вышел на улицу… то есть…
Черт! Хромой на оба копыта, со спиленными рожками и купированным хвостиком – черт!
…все-таки на проспект, купленная книжка немедленно шлепнулась на асфальт, пятнистый от редких и крупных дождевых капель. Не потому, что пакетик с рекламкой ТДК «Москва» не выдержал нагрузки и порвался – он просто пропал. Я окинул взглядом гранитный фасад магазина и кисло ухмыльнулся. Все верно, в «Доме книги» фирменные пакетики не выдают.
Я все-таки нагнулся за покупкой, хотя и с высоты моего роста было видно, что книжка уже не та. За время падения она стала заметно толще и зеленей. «Мураками», прочел я столбец псевдояпонской вязи на обложке. Вдобавок, уже читанный.
Не знаю, какое у меня в тот момент было лицо, но внутренне я с трудом сдерживался, чтобы не затопать ногами и не закричать на весь Невский: «Я не хочу Мураками! Верните мне моего Коэльо!» И не делал этого по единственной причине: детство, увы, давно кончилось. Именно поэтому я не бросил книжку в ближайшую урну, как того просило сердце, а убрал в рюкзачок, как велел мне разум.
Впрочем, рассудил я, немного остыв, могло быть и хуже. Татьяна Толстая, например, попросту исчезает вместе с пакетиком при попытке провезти ее контрабандой из города на семи холмах в город сорока островов. Так же точно Илья Стогов будто бы растворяется, когда меня перекидывает из северной столицы в обычную. И никто не объяснит, почему так происходит. Может, у этих авторов в чужом городе нет соответствующих аналогов? Или они чересчур привязаны к месту обитания?
Кстати, о месте. Нетрудно заметить, что на этот раз меня не просто перекинуло, но еще и отшвырнуло. Перебросило через проезжую часть. И теперь, чтобы вернуться на лужайку с фонтаном, где отлитый Орловым памятник Юрию Долгорукому внезапно разделился на бронзовых Кутузова и Барклая-де-Толли работы Орловского, мне придется долго ковылять по пешеходному переходу. С моей-то коленкой – по чуть ли не самому длинному в городе переходу! Ведь ширина Казанского моста составляет 92 метра!
Ну не свинство ли?!
Все дело было в портвейне. Да, без сомнения, в нем!
Или в коньяке «Три звездочки» за 13.75, который я, как самый рослый и мужественный на вид, гремя классным «общаком», приобрел в привокзальном «Винно-водочном». По слухам ночью в поезде мы употребили то и другое, набившись всем скопом в тесное купе, и после употребления себя вели довольно плохо. Так что немудрено, что многие из класса наутро не помнили, чем все закончилось. Но я пошел дальше всех: не помнил даже, как все началось.
Мысли о выветрившихся из памяти событиях не давали мне покоя все время нашего пребывания в Ленинграде и едва не испортили впечатление от города. Погруженный в себя, я смутно запомнил автобусную экскурсию в Петергоф, поход в стереокино и катание на катере по Неве – все заслонял презрительный взгляд рыжей Надьки. Отчаявшись добиться от одноклассников подробностей, я по большей части молчал. Только однажды, в Кунсткамере, вынырнув на мгновения из трясины мучительных раздумий и обнаружив прямо перед собой заспиртованный трупик двухголового младенца, громко сказал:
– Ого!
Когда перед обратной дорогой наши пацаны, улизнув от физрука, затоварились какой-то подозрительной яблочной водкой, я попросил их мне не наливать. Ни грамма. Даже если вдруг начну умолять стоя на коленях.
Пацаны сперва удивились, потом пожали плечами и согласились. Сообразили, что при таком раскладе им же будет лучше. Больше достанется.
Однако насладиться поездкой в поезде мне снова не удалось. Будь я Радищевым, мое «Путешествие из Петербурга в Москву» уместилось бы в пару абзацев.
Я только и успел загрузиться, найти четвертое купе и нижнюю слева полку, поставить на столик бутылку «Байкала» и бросить сумку в рундук. После этого преследовавший меня кошмар повторился практически один в один. Поздний вечер обратился в утро, возбужденные одноклассники прекратили хихикать и начали зевать и почесывать заспанные физиономии, а бутылка лимонада оказалась под столом и пустая. Все, все было как тогда. С той разницей, что на этот раз я, можно сказать, схитрил. Не стал брать постельное белье.
Да, и еще, уж не знаю, почему, но рыжая Надька тем утром впервые посмотрела на меня с откровенным восхищением.
Шатко и валко, в час по гомеопатической ложке, часто останавливаясь, чтобы растереть ушибленную ногу, я все-таки добрел до дома номер два по улице Казанская (в девичестве – Плеханова). Поскольку точно знал: если что и способно сейчас восстановить мой душевный покой, то только этот дом мягкого светло- зеленого цвета, как будто в акварель добавили много воды и немного пыли. Вернее, его крыша. До которой, к слову сказать, надо еще дохромать.
Комбинацию кодового замка я никогда не запоминал. Зачем? И без того три запавшие кнопки со стертыми цифрами и отшлифованный тысячами ладоней рычажок недвусмысленно указывали, куда жать и за что при этом дергать.
Лифт – жуткая лязгающая кабина за сетчатым ограждением, похожая на клетку для буйных, – вознес меня на последний этаж. То есть, последний с точки зрения жильцов, но не многочисленных захожих романтиков. Привычный путь: через дверь – на чердак, через окно – на крышу из-за проблем с коленкой занял втрое больше времени, чем обычно. Но тем сильнее была радость, когда я все-таки прошел по крутому скату, не зацепив по пути ни одной антенны или провода под напряжением, уселся на скамейку из пары кирпичей и широкой доски, установленную каким-то святым человеком поверх кровельного железа, вытянул многострадальные ноги в сторону Невского и стянул с плеч рюкзачок.
На крыше я был один. Довольно редкий случай, надо сказать, но тут мне на руку сыграл недавно прошедший дождь, который на редкость вовремя кончился. Жизнь начинает налаживаться?…
В содержимом рюкзачка я ковырялся не спеша, мурлыча под нос песню БГ. «Все, что я хочу» – напевал я, вытаскивая на свет фаянсовый свисток, расписанный «под гжель» и слегка мною модифицированный. Некоторое время я рассматривал его, потом, покачав головой, положил на доску рядом с собой. «Все, что я хочу»… За свистком последовал фрагмент телевизионной антенны, тоже приспособленный мною для нехитрых развлечений. Но и он не соответствовал тонким нюансам моего нынешнего настроения. «Все, что я хочу»… Маленькая деревянная штучка, которую иначе как «штучка» и не назовешь, предназначенная для совершенно неясной надобности – раньше, до того, как я ее слегка усовершенствовал. Нет, снова не то! «Все, что я хочу»… «Это ты!» – с седьмой попытки завершил я затянувшийся припев, когда в руках моих оказалась специальная «дважды пеньковая» трубка – изготовленная из пеньки и с чашечкой в форме пенька, в смысле – бывшего дерева. Достаточно одного прикосновения к ее шероховатой поверхности и удлиненному мундштуку, – который я, естественно, слегка модифицировал, – чтобы понять: сегодня мы будем курить тебя!
Не выпуская трубки из руки, я распечатал неприметный кармашек на клапане рюкзачка и достал из него маленький мерный пакетик, в котором хранился не просто воспетый Шнуром зеленый чай, а отборные, так сказать, можжевеловые шишечки. Прежде чем наполнить чашечку-пенек, я ревниво огляделся по сторонам, поднял глаза к небу, но ничто не предвещало – ни нового дождя, ни незваных гостей. И вообще, подумал я,
