И так две недели. И так две недели… Но вот они берег вдали разглядели. Подъёмного крана тугая стрела слона и гнездо к небесам вознесла. И ствол, и яйцо, и гнездо, и слона в Нью-Йоркском порту опустила она. И ствол, и яйцо, и гнездо, и слона купила бродячая труппа одна. И вот потекли бесконечные дни. И люди глазели. Смеялись они. В Чикаго, Вихайкене и Вашингтоне, в Огайо, в Даутоне и в Бостоне, и в Каламазоо, и в Минесоте, смеялись в Канзасе, смеялись в Дакоте, за несколько центов всегда и везде смеялись над странным слоном на гнезде. … И Хортон мрачнел, но с гнезда не сходил. В шатре цирковом он печально твердил: – По-моему, мысль моя очень проста: слон верен от хобота и до хвоста. Но цирк, продолжая свой долгий вояж, приехал однажды на Пальмовый пляж. И кто прилетел поглазеть на слона? Бездельница Мейзи! Конечно, она! Всё так же ленива, всё так же беспечна, она о гнезде позабыла, конечно. И вдруг, увидав балаган в отдаленье, пропела: «Ура! Поглядим представленье!» И Мейзи, как молния, вниз головой С небес ворвалась в балаган цирковой… – Ого… что за встреча… – она пропищала. – Мне кажется, я вас когда-то встречала… Слон вздрогнул… и стал вдруг белее, чем мел! Он что-то беглянке ответить хотел, но хруст скорлупы балаган огласил! В ней кто-то царапался что было сил! И тут у слона просветлело лицо! – Он крикнул: – Моё дорогое яйцо! Но пискнула Мейзи: – Неправда! Ты лжёшь! Ты – слон! И на птицу ничуть не похож! И дерево это моё! И яйцо! Ты лжёшь мне бессовестно прямо в лицо! И бедному Хортону стало невмочь. С тяжёлой душою он двинулся прочь. Но тут разломилась совсем скорлупа – и замерли Мейзи, и слон, и толпа… Ведь то, что на свет из неё вылетало, приветливо хоботом длинным мотало! И хвостик слоновий, и уши, и кожа – всё страшно на Хортона было похоже! И люди вокруг головами качали! Они ликовали! Смеялись! Кричали! «Смотрите! Ура! Новый вид! Слоно-птица!» Но так и должно было это случиться. Ведь молнии бились. И шторм бушевал. А Хортон сидел и яйцо согревал.
