очень похожей на Катарину. Тот же неистовый голос, почти срывающийся на визг, та же ярость в порывистых движениях, та же буря эмоций, готовая смести все на своем пути...
Однако эта буря не заставила Мари отступить.
Русоволосая девушка пользовалась каждой паузой в криках Беаты, чтобы вставить несколько негромких спокойных слов, каждое из которых действовало на ее подругу как удар плетью на норовистую кобылу.
С одной стороны — яростное испепеляющее пламя, с другой — тихий ровный огонь... Но огонь этот можно было загасить, только затоптав ногами; и наконец вторая бегинка выдохлась и умолкла, с трудом удерживая светильник в трясущейся руке.
Я не сводил глаз с двух француженок, завороженный развернувшейся передо мной битвой характеров, как вдруг раздавшийся за моей спиной очень неожиданный звук заставил меня обернуться. Робина, должно быть, разбудила бушующая в комнате ссора, некоторое время Локсли прислушивался к ней, гораздо лучше меня понимая язык норманов... А вот теперь тихо присвистнул.
Я наклонился к нему:
— О чем они говорят?
— Наша хозяйка... грозит белобрысой... если та выдаст нас... рассказать всем... про ее свидания с сыном здешнего ювелира... и про ее встречи с монахом-кармелитом... и про ночные бдения... в исповедальне отца Бертрана...
Я сам еле удержался от свиста.
Еще несколько секунд в комнате царила знобящая тишина... И наконец младшая девушка развернулась и вышла, саданув дверью так, что по стене прошуршало качнувшееся распятие.
Немного постояв у порога, Мари вернулась на прежнее место у кровати, тихо села, сложила на коленях руки, а несколько мгновений спустя до меня донеслись ее сдавленные всхлипывания.
Робин пробормотал что-то по-французски, она ответила, но уже на второй фразе Локсли снова провалился в сон.
В который раз я проклял свою лингвистическую бездарность. Те французские выражения и словечки, которые имелись в моем словаре, абсолютно не годились для разговора с молодой бегинкой, поэтому я обратился к ней по-английски:
— Твоя подруга не отправится звать стражу?
— Она... никому... не скажет... — Мари шмыгнула носом, вытерла ладонями слезы, подняла голову и заговорила чуть громче: — Завтра я повезу грязное белье... из больницы при монастыре кармелитов... прачке в Биллоу. Как всегда. Стражники знают...
Я сразу понял и резко привстал.
— Нет! Даже не думай об этом! Каждую повозку, покидающую Ноттингем, завтра будут обшаривать сверху донизу! Ты понимаешь, что тебе грозит, если?..
Мари коснулась моей руки, и я услышал в ее голосе те же интонации, какие звучали во время стычки с Беатой. Тихий и ровный огонь, но какой упорный! Русоволосая девушка уже приняла решение и не собиралась отступать от него ни на дюйм, какие бы доводы я ни приводил в споре. Она даже не собиралась со мной спорить, а просто утешила, прошептав:
— Господь милостив. Он поможет. Он обязательно нам поможет.
— Ты предупредил... Катарину... Что сегодня не будешь ночевать дома?.. — пробормотал Робин, когда я положил его на дно повозки, которую Мари подогнала к дверям бегинажа.
Далеко за полночь девушка дала Локсли остатки снотворного настоя, и этого хватило, чтобы продержать его в дремотном отупении до рассвета, но, когда в узкое окно просочились первые лучи, Робин очнулся настолько, что с полуслова понял замысел Мари. Заплетающимся языком йоркширец попытался высказать, что он об этом думает, однако его возражения встретили такой же спокойный отпор, как и мои. Мари ответила нам мягко, словно капризничающим детям, и отправилась в свою больницу при монастыре.
Беата ушла еще раньше. Перед рассветом я услышал, как хлопнула входная дверь, и не был уверен, что младшая бегинка не вернется вскоре в сопровождении стражи.
Нет, по здравому рассуждению, прятаться в бегинаже было так же рискованно, как попробовать выбраться из города. На улице, где каждый интересовался делами соседей не меньше, чем своими собственными, правда очень быстро выплыла бы наружу. Оставаясь здесь, мы подвергали Мари не меньшей опасности, чем следуя ее плану побега из города, а другого способа покинуть Ноттингем, кроме того, который предложила она, я просто не видел.
— Посмотрела бы на тебя сейчас... твоя жена, — выдохнул Локсли, когда я лег рядом с ним, подсунув руку ему под лопатки, чтобы смягчить неизбежные толчки. — Представляешь... что бы она... сказала?..
— Заглохни, — велел я — и заглох сам: мне на голову шлепнулся вонючий тюк с бельем.
Оставалось лишь надеяться, что в этих тюках, которыми заваливала нас Мари, были не гнойные повязки прокаженных и не постельное белье из-под больных чумой. Но сейчас Локсли и я пахли не намного лучше этих тряпок, а если нас схватят, мы все равно не успеем помереть от чумы...
Я поспешно оборвал эти дурацкие мысли. Черта с два нас схватят! Не для того нам до сих пор так удивительно везло, чтобы теперь наше везение закончилось в нескольких шагах от спасения и свободы!
Я никогда не считал себя верующим, но, когда телега тронулась с места, мысленно обратился к Пресвятой Деве. Небесная заступница, помоги нам — и девушке, правящей этой повозкой, ведь в случае неудачи ее не спасет принадлежность к ордену Ламберта ле Бега!
Вслушиваясь в возбужденную перекличку ноттингемцев, которые только и говорили, что о невероятном побеге главаря лесных разбойников, я держал правую руку на подбородке Локсли, готовясь в любой момент заглушить его возможный стон. По-моему, у него началась лихорадка, но он мертво молчал все время, пока нас трясло на кочках и ухабах немощеных улиц. Только один раз, после особенно сильного толчка, Робин вцепился зубами мне в палец — тогда пришел мой черед стиснуть челюсти.
Путешествие, которое заняло бы у меня при обычных обстоятельствах минут пять, растянулось как минимум на полтора века... На исходе которых впереди послышались громкие окрики, и повозка остановилась.
Мы достигли городских ворот, но не двигались дальше.
Кто-то въезжал сейчас в Ноттингем, кто-то настолько тупой и неповоротливый, что стражники сорвали голоса, поливая его отборными словами. Я бы с радостью присоединился к этой ругани, ведь нерасторопный идиот не давал нам стронуться с места, загораживая дорогу к свободе! Робин начал дрожать, я сильнее прижал ладонь к его лицу, не рискуя шевельнуть подсунутой под его спину затекшей левой рукой.
Прошла еще тысяча лет...
А на тысяча первом году телега того заторможенного типа проскрипела-таки мимо. Наша повозка дернулась, проехала пару ярдов и снова остановилась. Голос Мари пропал за криками стражников, не желавших слушать объяснений бегинки, куда она едет и зачем.
— Да хоть бы ты ехала к Господу Богу в рай! Приказано обыскивать все, что тащится из города! Все — от тележек угольщиков до тачек золотарей, поняла, сестрица?!
Мари заговорила снова, но ее опять перебил свирепый рявк:
— Сказано же —
Робин напрягся и перестал дышать, я приготовился к драке.
Мы были уже у самых ворот... Лес начинался меньше чем в полумиле отсюда... Если у караульных не окажется ни луков, ни арбалетов, может, нам все-таки удастся...
Яркий свет ударил меня по глазам, и я узнал нагнувшегося над повозкой стражника только по очерченному рассветным солнцем силуэту.
— Ну, чего застыл? — гаркнул начальственный голос. — Крысу увидал? Или бегинка и вправду спрятала в своей повозке Робина Гуда? Хххха!!
— Никого здесь нет! — Вольф торопливо опустил тюк, приподнял несколько других и громко крикнул: — Все чисто!
— Как же, чисто... Не забудь помыться после этой дряни! А ты езжай, шевелись, сестра, там вон еще
