продавать свечи и мыло… Я сказала пану Виталису: «Да!», покинула лавку и каморку, в которой орали и дрались пятеро грязных ребятишек. И поселилась здесь…
Марта словно окаменела. Из-под руки, которой она закрывала глаза, видно было ее лицо, бледное и словно застывшее. Она едва заметно вздрогнула, когда у самого ее уха раздался короткий, резкий смешок, напоминавший трещотку ночного сторожа.
— Не знаю, право, с чего это я вдруг перешла на такой трагический тон! — сказала Каролина. — Это твое траурное платье, Марта, омрачило мою гостиную. Я не люблю мрака, люблю яркий свет, люблю смотреть и театре комедии, чтобы можно было посмеяться, а дома грызу конфеты… Поверь мне, так лучше…
Она ближе придвинулась к вдове и взяла ее за руку.
— Слушай, Марта, — заговорила она, наклонясь почти к самому уху подруги, — я когда-то любила тебя, и теперь мне тебя очень жаль… Колечко твое кормило меня несколько недель, теперь моя очередь помочь тебе советом и делом… Будет рассуждать, перейдем от теории к практике. Рядом с моей квартирой сдаются три комнаты, почти такие же, как эти… Хочешь? Завтра будем соседками. Ты перевезешь сюда свою дочку, ей будет здесь тепло и удобно… Послезавтра ты снимешь это гадкое траурное платье…
Марта отняла руку от глаз.
— Каролина, — сказала она, вставая, — довольно! Ни слова более!..
— Как? Ты не хочешь? — воскликнула Каролина.
Марта с минуту молчала. Лицо ее выражало мучительную боль и пылало багровым румянцем, голос дрожал и обрывался, когда она заговорила:
— Еще совсем недавно, если бы кто-нибудь осмелился говорить со мной так, как ты, Каролина, я была бы смертельно оскорблена. И даже взбешена… А теперь я не испытываю ничего, кроме горя и стыда. Должно быть, я и вправду уже утратила человеческое достоинство, если, ни в чем не провинившись, не сделав ничего дурного, стремясь только к честному труду, я могла выслушать то, что выслушала… О! Как же низко я пала!.. И за что? За какую вину?
Она с минуту стояла, мрачно глядя в пространство. Потом несколько мягче промолвила:
— Я не буду презирать тебя, Каролина, не брошу в тебя, как ты говоришь, ком грязи. Боже мой! Ведь я же знаю, как горька жизнь бедной женщины… Я веду такую жизнь вот уже несколько месяцев… и сегодня я отведала самого горького, что есть в ней. Я не презираю тебя, но идти по твоим стопам не могу… нет, никогда… никогда…
Она снова умолкла и посветлевшим взглядом засмотрелась куда-то вдаль, где воображение рисовало ей картину прошлого.
Это было воспоминание не о былом веселье и счастье. Марта видела своего мужа — единственного человека, которого любила, — на смертном одре.
Лицо, тронутое рукой смерти, застывало, дыхание слабело, но взгляд, в котором тлели еще последние искорки жизни, не отрывался от ее лица и пальцы, сведенные предсмертной судорогой, сжимали ее руку. «Бедная моя Марта, как ты будешь жить без меня!» С этими словами он покинул ее навеки.
— Как я его любила! И как люблю еще теперь! — шепнула вдова; руки ее повисли вдоль платья, грудь подымалась от тяжелых вздохов. — Нет, Каролина! Ни за что, нет! — воскликнула она, повернув к подруге бледное лицо, отражавшее внутреннее волнение. — Я была счастливее тебя. Для человека, которого я любила, я не была вещью. Он женился на мне, любил, уважал. Даже умирая, он думал обо мне и о моем будущем. Я все еще люблю его, хотя его уже нет в живых, уважаю его имя, которое ношу. Любовь к нему и память о нем — для меня алтари, перед которыми всегда горит лампада, полная слез моего сердца и озаряющая мой печальный путь…
— Этот путь скоро приведет тебя в Елисейские поля, где ангелы соединят тебя с твоим покойным мужем! — сказала Каролина, сердито усмехаясь.
Марта стояла в нескольких шагах от нее и уже надевала на голову свой черный шерстяной платок.
— Прощай, бедная Каролина, прощай! — воскликнула она сдавленным голосом и выбежала в соседнюю комнату, где над круглым столом красного, дерева уже горела розовая лампа. Марта была уже у дверей, когда почувствовала прикосновение руки, удерживающей ее. Подле нее стояла Каролина. Взгляд ее был угрюм, на губах дрожал смех, на увядшем лбу резко обозначились мелкие морщинки.
— Послушай, Марта, — сказала она, — это, право, смешно! Ты такая экзальтированная, такая наивная! Ты просто большой ребенок. Все-таки мне тебя жаль, не знаю даже почему. В сущности какое мне дело до того, что с тобою будет? Для меня даже лучше, если ты не будешь моей соседкой: ты слишком хороша собой… Но… но колечко твое кормило меня несколько недель… и, какова бы я ни была, неблагодарной я оказаться не хочу.
Одной рукой она удерживала Марту за плечо, другой указала на окно.
— Подумай! — говорила она. — Там так холодно, и среди этой толпы ты так одинока. Толпа тебя затопчет, пустота поглотит… Вернись…
— Нет, пусти меня! — порывисто шепнула Марта. — Я тебя не осуждаю, но говорить с тобой не могу… Я пришла сюда в надежде найти дружбу и минуту отдыха, а испытала только новое страдание и величайший стыд… пусти меня!
— Еще одно ты должна выслушать… Тот молодой человек, который шел сегодня со мной, безумно влюблен в тебя… он отдаст все, что имеет…
— Пусти! — уже громко простонала Марта и с судорожной силой вырвалась из рук Каролины. Она бросилась к двери.
Она была уже на ярко освещенной лестнице, когда услышала позади шуршание атласа.
— Вернись! — кричал голос сверху. — Ты станешь нищенкой!
Женщина в трауре, не отвечая, бежала вниз по лестнице.
— Ты будешь воровать! — раздалось ей вдогонку.
Женщина не повернула головы и продолжала спускаться.
— Ты умрешь с голоду вместе с твоим ребенком!
При последних словах женщина остановилась, обернулась, подняла кверху смертельно побледневшее лицо и устремила мрачный взгляд на фигуру Каролины, залитую ярким светом газового рожка; фиолетовое платье Каролины отливало серебром, на крупной камее играли голубоватые отблески, золотые серьги качались среди густых локонов, которые развевал ветер, врываясь в открытую внизу дверь. Каролина стояла, наклонившись вперед, провожая Марту сверкающим взглядом своих холодных глаз. Одно мгновение Марта смотрела на нее сухим, горящим, испуганным и мрачным взглядом, потом стремительно отвернулась, бросилась бежать и через мгновение исчезла в полумраке улицы.
Через несколько минут в ту же дверь, за которой скрылась Марта, вбежал веселый Олесь. В несколько прыжков он поднялся по лестнице и очутился в квартире Каролины.
— Ну что? — спросил он, стоя в дверях гостиной со шляпой в руке. — Ушла? Кажется, я видел ее на той стороне улицы. Когда же она опять придет?
Он задавал эти вопросы торопливо, отрывисто; в черных, блестящих глазах светилось нетерпение безвольного и безрассудного человека, поддающегося первому впечатлению.
— Она не придет больше, — ответила Каролина, сидевшая у камина на том же месте, на котором за несколько минут перед тем сидела Марта. Руки ее были скрещены на груди, взгляд устремлен на тлеющие угли. Она не взглянула на вошедшего молодого человека, а на его нетерпеливые вопросы отвечала коротко, тоном более чем равнодушным, даже с неудовольствием.
— Не придет? — воскликнул Олесь, входя в комнату и бросая шляпу на кресло. — Как, не вернется? Ведь вы с ней подруги детства?
Каролина молчала. Молодой человек проявлял все большее нетерпение.
— Что же она сказала? — настаивал он.
— Сказала, — не спеша ответила женщина, не меняя ни позы, ни направления взгляда, — сказала, что до сих пор еще любит своего мужа…
Олесь широко раскрыл глаза.
— Мужа? — проговорил он, словно не веря своим ушам. — Умершего мужа?
Он откинул голову и громко захохотал.
