даже странным казалось, как люди могут обращать внимание на такие пустяки… За весь этот день она ничего не ела и с волнением, от которого у нее на лице выступили красные пятна, все время о чем-то размышляла и, наконец, приняла решение.
Под вечер, накинув платок на голову, Романо?ва заторопилась в город; она направилась к дому Хлевинских, но, когда подошла к воротам, у нее подкосились ноги и ей пришлось присесть на скамеечку, поставленную там для ночного сторожа. Посидев немного, она все же вошла во двор, в глубине которого стоял невысокий, но довольно большой деревянный дом. Хлевинские сдавали внаймы этот дом и получали немалый доход. Сами же занимали небольшой, флигель, напротив которого находились дровяные сараи и другие мелкие хозяйственные постройки, к которым прилегал еще один флигель — его также сдавали кому- то внаймы. Этот двор, где жило несколько семейств, был отгорожен крепким забором и красиво окрашенными воротами от улицы, хотя и не самой главной, но довольно оживленной, по которой часто тарахтели извозчичьи дрожки. В гостиной Хлевинских красовались у одной стены диван, стол и гнутые стулья, а у другой — помещался полированный комод с расставленными на нем дешевыми безделушками, среди которых возвышались два посеребренных подсвечника со стеариновыми свечами. На двух подоконниках, за кисейными занавесками, стояли зеленые растения, стены были оклеены обоями в красную крапинку, а крашеный пол сверкал чистотой.
За столом, на котором кипел самовар и горела лампа, собралась вся семья мастера — пили чай, закусывали ржаным хлебом с маслом и копченой колбасой. Хозяин дома сидел, развалившись на диване, без пиджака, в жилетке и цветной сорочке; жена его стояла у самовара; одна из старших дочерей поила чаем самого младшего братишку; другая погрузилась в какое-то рукоделье; мальчики в гимназических мундирчиках сидели рядом с отцом и усердно работали челюстями; у Зоей на коленях пристроилась маленькая сестричка, а у той на коленях в свою очередь приютился толстый кот. В этой скромной гостиной, служившей одновременно и столовой, где собралась вся семья, царила атмосфера довольства и покоя; в окна, еще незакрытые ставнями, виден был зеленеющий двор, поросший первой весенней травкой и озаренный мягким светом всходившей луны.
В этой же комнате, кроме семьи мастера, тесным кольцом окружившей стол, на котором стояли самовар и лампа, в темном углу у печки находилась еще одна женщина; вид у нее был кроткий, смиренный. В былые дни, когда она приходила сюда, жена мастера любезно приветствовала ее кивком головы, сам мастер шутил с ней грубовато, но дружелюбно, дочки щебетали, как птички, а Зося даже обнимала ее и целовала в обе щеки. Ее и к столу приглашали и чаем угощали, а она, гордая, счастливая и благодарная, тараторила и смеялась от всего сердца. А сейчас, войдя в комнату, она робко прошла лишь несколько шагов, и к столу ее никто не пригласил. Остановившись у печки, она тихо промолвила:
— Слава Иисусу Христу.
Все хором ответили: «Во веки веков»… И равнодушно, издали, кивнули головой. Развалившийся на диване Хлевинский нахмурился и спросил:
— Что вам нужно?
Едва слышным, умоляющим голосом она униженно изложила свою просьбу и, несмотря на то, что мастер сердито, презрительно, сквозь зубы, сразу же отказал ей, не двинулась с места. Она стояла как вкопанная, разглядывала комнату, которая сейчас вызывала в ней еще больший восторг, чем когда-либо раньше.
«Вот где полное благополучие, — подумала она, — вот где безмятежное счастье… Истинный рай! А я- то мечтала о таком же доме и таком же достатке и для моего сына».
Губы ее дрогнули, она едва не расплакалась и, стиснув незаметно руки, медленно, с трудом произнесла:
— Сжальтесь над ним, пан Хлевинский! Ведь он нигде работы не найдет!..
— Пусть убирается ко всем чертям! — резко бросил мастер. — Мне-то какое дело? Я его знать не хочу!
В комнате воцарилась тягостная тишина. Присутствие Романо?вой всех, очевидно, угнетало; никому ведь не хотелось обидеть эту несчастную женщину. Она по-прежнему стояла неподвижно, взгляд ее блуждал по комнате.
«Господи! — думала Романо?ва. — Почему одним людям живется вот так, а другим совсем иначе… А я все надеялась, что и мы когда-нибудь заживем с сыном в таком доме…»
Тут она снова заговорила:
— Пан Хлевинский! Если бы покойный его отец встал сейчас из гроба, он лег бы обратно в могилу.
Никакого ответа не последовало. Мастер нервно дергал серебряную цепочку от часов, жена его тяжело дышала, одна из дочек, оторвавшись от рукоделья, с участием взглянула на женщину, стоявшую у печки, а широко раскрытые глаза гимназистов выражали недоумение; Зося же нагнулась и уткнула лицо в пушистую шерсть кота. А женщина все говорила:
— Неужели, пан Хлевинский, вы полагаете, что все это так уж безнадежно. Он пить бросит… Видит бог, обязательно бросит. Теперь я уже научена горьким опытом и не так-то легко верю ему, но знаю, что пить он бросит. Только бы ему опять устроиться к вам на работу! Вас одного он уважает, ему так стыдно перед вами… Ведь он такой замечательный работник… Сжальтесь над ним…
«Такой замечательный работник!..» Эти слова затронули слабую струнку Хлевинского. И в самом деле Михал такой замечательный работник! Мастер еще сильнее дернул серебряную цепочку и взволнованно взъерошил волосы. Хлевинская сказала мужу вполголоса:
— Если бы он только оставил Зосю в покое… Может быть, ты все-таки…
Но тут Зося, спустив с колен сестричку вместе с котом, вскочила со стула и, вся в слезах, упала перед отцом на колени. Осыпая поцелуями его руки и ноги, она прерывающимся от плача голосом заговорила:
— Папа! Сжальтесь над ним, папочка! Может, он и в самом деле исправится… Как ужасно, если он действительно погибнет… Он исправится, папочка, исправится наверное… Позвольте ему, папочка, прийти сюда… Попробуйте еще раз…
Девушка захлебывалась от рыданий; она была любимицей всей семьи и ее слез никто не мог видеть равнодушно. Старшие сестры, не отрываясь, смотрели на отца, а пани Хлевинская подтолкнула в плечо одного из гимназистов, любимчика отца.
— Ну, Игнась, попроси папу!.. — а сама наливала стакан чаю, намереваясь протянуть его несчастной… такой несчастной матери…
— Эх, папа! — воскликнул звонким голосом двенадцатилетний гимназистик. — Разве вы бог? Почем вы знаете, кто исправится, а кто не исправится! А вдруг в самом деле человек погибнет из-за вас? Что тогда будет? А? Да и Зоська…
Вот в этом-то все дело… самое важное заключалось именно в том, что плакала Зося и что этот негодяй был чертовски способным рабочим. Игнась прав, недаром он первый ученик в классе. Верно ведь! Кому дано знать будущее?
Мастер прижал к груди дочку, поднял голову и уже более благосклонно посмотрел на стоявшую у печки женщину. Он все еще раздумывал, но по тому, как шевелились его усы, можно было догадаться, что он размяк.
Вдруг все всполошились… Хлевинская закричала:
— О боже мой!
Хлевинский воскликнул:
— Что случилось?
Зося вскочила и побледнела как полотно. Женщина, стоявшая у печки, вздрогнула и, схватившись за голову, опрометью выбежала из комнаты. Причиной этого замешательства был звон стекла, разбитого камнем, упавшим на середину комнаты. Вслед за этим хриплый мужской голос заорал под окном:
— Отдайте мне Зоську! Слышите!..
Человек в рваной одежде, еле стоявший на ногах, осыпал грубой кабацкой бранью мастера и всю его семью.
— Вы не смеете прятать ее от меня, я люблю ее, — кричал он. — Я тоже барин, не хуже других! Заберу девушку — и делу конец. А того, кто мне помешает, просто убью. И всё!
После этих слов еще один камень полетел в окно, еще одно стекло разбилось вдребезги.
