Прихватило внезапно, словно сердце взорвалось…
…На душе было весело и легко. Он гнал, торопил коня. Скоро дом, уже скоро!
Он поехал, он поехал…
Великий Мечник напевал нехитрый мотивчик, спешил домой, не замечая, что весь Рорэдол надел зеленые одежды траура, провожая свою легенду с королевскими почестями. Что поют захмелевшие рапсоды не о счастливом возвращении — о плаче верной Йолланд над могилой мужа в дальней стороне… По ночам ехал, ото всех таился, отсыпаясь по сеновалам и голубятням, — боялся, молва опередит! Хотел поразить жену нежданной радостью…
Вот и дом. Темно, и свеча в окне не горит…
Ах, негодница! А пела, обещала каждую ночь окошко освещать!
Что еще за камень? Откуда?
Лунный свет играет на причудливых бороздах, скользит, словно пыль стирает…
Руны…
«Мой друг. Мой брат…»
Что это? Чья глупая шутка?
«Мой друг. Мой брат. Гномы всегда рубят сразу, они не режут по частям. Йолланд, твоя жена тебе изменила. Ради ее спасения я солгал…»
Ты с ума сошел, неведомый шутник! Йолланд? Изменила?!
«…Ради ее спасения я солгал о твоей смерти. Закон Элроны суров, и особенно чтят его в Рорэдоле. Я видел отца, готового заточить свою дочь в Черной Башне. Я клялся любой ценой спасти жизнь твоей жене. Прости… И знай: гномы Сторожевых гор примут тебя как сына народа Кователя, которого буду молить о твоем спасении денно и нощно».
Не поверил. Забыв обо всем, кинулся в дом.
Не поверил, зная: гномы никогда не сорят словами! Толкнул дверь…
Тишина. Пыль. Паутина…
Небытие…
С легким шелестом весенней капели выскользнуло из пальцев дивной работы ожерелье…
Заплутавшая мысль:
«Ты был прав, мой дракон. Рожденное из слез не приносит радости…»
Холод отчаяния. Жажда убийства… Желание немедленной смерти… Оглушающая боль. Оглушающая Пустота… Каменеющая душа…
Проклятие заброшенному дому.
Он поехал, он поехал…
Наутро он седлал коня — совершенно седой, измученный витязь с опустошенными глазами. Он не мог рисковать жизнью любимой. Он не мог рисковать честью друга. Его жена не была изменницей. И гном не был лжецом…
Он ехал умирать.
Он ехал в Вендейр, Зону Пустоты.
Король ехал в Вендейр, Зону Пустоты.
Король ехал умирать…
Мягкие фиолетовые хлопья упали на окровавленную душу пушистым покрывалом. Обвили за одну ночь состарившееся тело, выжимая, выдавливая гной чужой тоски, яд чужого отчаяния. И тело извивалось от жгучей боли, горел бок, во рту полыхал пожар нестерпимой горечи. Короля рвало. Рвало чужими воспоминаниями. Рвало проклятием старого дома, жаждущего новых жертв былого преступления. Он бредил и метался, его била лихорадка… Не чужая, своя собственная!
И с рассветом жар отпустил…
Король открыл глаза. И поначалу не поверил, что открыл глаза именно он, Денхольм II, король Священной Элроны. Но сознание держалось твердо, видений не возникало. Хотя по-прежнему горел бок… Нет, не бок. Чуть ниже, где-то в области бедра…
Денхольм повернул голову. Неужели опять наваждение? Откуда сено?! Очень старое, подгнившее сено щекотало щеку. Король чихнул.
Он был на сеновале. А рядом стонал и ворочался окровавленный Санди…
— Что с тобою, друг?!
— А, господин, очнулся? — нагловато-насмешливый голос вывернул наизнанку всю душу.
— Эйви-Эйви! Ты здесь… Кто его так, проводник?
— Вы, господин. А он — вас.
Неглубокая, но болезненная рана в бедре. В том самом месте, куда ранил гнома мерзавец Горт. И у Санди: рана в плече, распорот левый бок…
Светлые Боги! Еще немного, и он убил бы лучшего друга!
— Мало того, — кивнул Эй-Эй, словно подслушал мысли, — Дом не отпустил бы живым и вас, подведя к той черте отчаяния, за которой жизнь теряет всякую цену.
— Но ты! Ты ведь был — там! Ты — Наместник Рорэдола!
— Не награждай меня чужими титулами, хозяин, — протестующе вскинул руку Эйви-Эйви. — Я был в Доме, Дом принял меня в игру. На ваше счастье, я успел вовремя. И сохранил тот порошок из семян дерева Хойша, которым однажды меня обсыпал щедрый Санди. Ведь вас было двое, вы бились, а значит, Дом мог и отсрочить явление Наместника, чтобы узреть наконец победителя…
— У него было твое лицо, — покачал головой король.
— Дом меня помнит, — скривил губы Эй-Эй. — Слишком хорошо помнит. До вас я был единственным, ушедшим живым с рассветом…
— Дом тебя отпустил?!
— Я — Проводник, — печально, даже скорбно, пояснил старик. — Я привык к чужому горю, моя работа — забирать страдания и укладывать на полочки души. Я впитал боль Дома, но не отравился. Я унес ее с собой и показал Наместнику Гроххельду с просьбой уничтожить Дом-убийцу, опутать место сетью охранных заклинаний. Наместник не послушал, лишь заколотил, запретив паломничество к Дому легенды Рорэдола. А ведь Дом успел убить десяток отважных воинов, даря правду в обмен на жизнь… Жаль, что я сам не решился сжечь проклятый Дом!
— Жаль?
— Наместник, узнав, что гном солгал, сам себя запер в Башне Смерти вместо дочери… Теперь в Рорэдоле именем короля правит Элькасл.
Проводник раскурил трубку, сменил пропитанные целебным настоем повязки на ранах Санди, снова уселся, поджав ноги.
— А ведь это было недавно, а, Эйви-Эйви? — неожиданно понял король.
— Да, господин, не очень давно. Лет восемь, а может, и меньше…
— И ты знал Великого Мечника Хальдейма?
— Можно и так сказать, господин. Плохо, но знал. Ради любви он нарушил воинский обет и надеялся построить счастье на обломках чести. Он был глуп…
— Это ты провел его в Зону, да? — задохнулся догадкой король.
— И у проводников бывают свои тайны, господин, — усмехнулся Эй-Эй. — Я не могу ответить. Поговорим о вас и вашем друге. Вы ходите по земле, будто вам принадлежит весь мир. И не рожден пока тот, кто дерзнет поднять на вас свою руку. Вы идете по Дороге, но не учитесь, словно память ваша настолько мала, что не может впитать новые знания…
Король и не знал, что глаза старика могут сверкать столь неприкрытым гневом.
— Ты сердишься, Эй-Эй? Но за что?
— За что?! Дверь была заколочена, мой господин! Заколочена особым образом, четыре креста в ряд — на восемь досок, и девятая — поперек! Слепой бы понял, что доски заговорены и держат нечисть! Нет, вам любопытно! Вам надо отодрать все, что прибивалось не вами! Ломать — не строить! Ладно, вошли в Дом. Могу понять, зачем трогали ожерелье, сам грешен. Но на кой, раздери вас Тёмная Сила, надо было смывать охранные руны?! На полу? На стенах? Зачем?
