Глава II
Это случилось после обеда, старушка Шафранец как раз мыла тарелки. В дверь позвонили. Первый звонок был робкий, второй более настойчивый.
Пан Франтишек, как всегда, после обеда спал, а когда он спит, его и пушкой не разбудишь. Петровская строчила на машине и тоже не слышала звонка. Так что пришлось пани Леонтине, у которой, несмотря на ее семьдесят лет, прекрасный слух, пойти открывать. Она вытерла о фартук руки и подошла к двери.
За дверью стояла невысокая, худощавая молодая женщина с объемистой корзиной в руке, а рядом подросток лет двенадцати-тринадцати придерживал на плече чемодан.
Это была сестра Черника, она жила где-то на окраине Лодзи.
— Входите, входите, пани Ядзя! Правда, пана Черника еще нет, — сообщила старушка, разглядывая мальчика, которого видела впервые, — но вы можете подождать.
— Здравствуйте, пани. Это мой сын Михал. Я взяла его с собой, потому что… так уж вышло. Я хотела еще вчера приехать, но внезапно заболел муж… — рассказывала мать Михала, стараясь не встречаться глазами со старушкой. — Мы подождем брата, он, наверно, скоро придет.
Пани Леонтина кивнула и вернулась в кухню домывать посуду. Она сразу догадалась, что имела в виду пани Ядзя, когда сказала «заболел». Старушка знала от Черника, что его сестра не очень удачно вышла второй раз замуж. А этот мальчик был, видно, от первого брака. Сильный, рослый, совсем не в мать, маленькую, высохшую не то от болезни, не то от жизненных забот.
Когда старушка кончала вытирать тарелки, в кухню заглянула пани Ядзя.
— Я бы суп сварила, если б нашла кастрюльку, — сказала она.
— Возьмите у меня, — предложила радушно пани Шафранец. — Вот они все на виду. Три! Три кастрюли! — произнесла она трагическим голосом и снова повторила: — Ровно три кастрюли! Роскошь! Ну и порядки теперь! Могла ли я себе даже вообразить, что в этой кухне… Ах, какая это была чудесная кухня! Вот здесь стоял буфет с фарфоровой и стеклянной посудой, из которой мы ели каждый день, а праздничная стояла в столовой, в той комнате, где мы теперь живем. Недавно во дворе, на свалке, среди мусора, я нашла кусок блюда с золотой каемкой и маленькими розочками, я вам потом покажу. Это все, что осталось от роскошного сервиза на двенадцать персон… Ни одной тарелки не оставили бандиты!..
— Ну еще бы! Такие тут шли бои. Дома исчезали, не то что тарелки, — вставила сестра Черника.
— Вот именно — исчезали, — ехидно заметила старушка. — Даже следа не оставили! Все растащили! Был у меня один комплект эмалированной посуды, медового цвета, с коричневой каемкой, другой комплект алюминиевый, от крошечной до самой огромной, — она развела руками, — а сковородок, а мисок всяких! Был медный таз с длинной деревянной ручкой специально для варенья… Да что вспоминать! — Она махнула рукой и заговорила о другом: — Женщина вы молодая, а у вас уже такой большой сын! Здоровый мальчик. Сколько ему лет?
— Четырнадцатый. В покойного отца пошел. Такой же, видать, будет высокий и сильный. И поесть любит, а тот ох как любил!
— А в хозяйстве помогает?
— Помогает! И все умеет. И за огородом ухаживать, и крышу починить, и лошадь запрячь, и дрова на зиму наготовить! Как взрослый все делает!
— Значит, вам повезло, — одобрила пани Леонтина, радуясь всякой возможности поболтать.
— Повезло-то повезло, — согласилась сестра Черника. Она быстро и ловко стала чистить картошку, и тонкая ленточка кожуры падала прямо в корзину. — Но хлопот с ним много. Работящий хлопец, что и говорить, но командовать любит. А ведь молод еще командовать… Мой теперешний этого не переносит. — Она вздохнула и помолчала, хотя пани Леонтина от любопытства вся превратилась в слух.
Так старушка больше ничего и не узнала, потому что в кухню очень быстро нашел дорогу Михал, хотя был в квартире впервые.
— Знаете, мама, — сказал он скороговоркой, — за окном в дядиной комнате голуби едят прямо из рук. Ничегошеньки не боятся! — Он улыбнулся.
— Батюшки, сколько же у тебя зубов! — ахнула пани Леонтина. — Больше, чем у всех остальных людей.
В самом деле, улыбка делала лицо мальчика привлекательным и даже красивым. Ровные крепкие зубы сверкали, как у рекламных красавцев.
— У моего сына тоже… — начала было пани Шафранец, но, не договорив, поспешно вышла из кухни.
— Что это с ней? — спросил шепотом Михал, взглянув на мать.
— Тс-с! — приложила пани Ядзя палец к губам. — У нее сын погиб во время варшавского восстания. Здесь, в Старом Мясте. — Она указала за окно. — Единственный сын!..
О том, что Михал останется жить у дяди, жильцы узнали лишь к вечеру. Правда, об этом можно было догадаться по громкому разговору, доносившемуся из комнаты механика. Сестра приезжала к нему и раньше, но никогда еще они так резко не разговаривали.
— Ты ему крестный! — восклицала сквозь рыдания женщина. — Так или не так?
— Ну, так. Но подумай, как я с ним один управлюсь? — доносился сердитый и немного испуганный голос Черника.
— А как мне быть? Как? Это тебя не касается? Да? — спрашивала, всхлипывая, сестра. — Ты мне брат или не брат? У меня нет другого выхода! А то хоть в петлю лезь!
— Успокойся, Ядзя! — воскликнул еще более испуганно механик. — Была бы у меня жена, другое дело. Но так? Он же еще ребенок!
— Если бы у вас была я бы сюда вообще не поехал, — безжалостно отрезал Михал. — Вот уж она бы мне обрадовалась!.. Мама, не расстраивайтесь. Раз дядя не хочет, не надо. Пусть разрешит переночевать, а завтра что-нибудь придумаем. Мир велик.
После этого заявления разговор стал спокойней. Вскоре Черник вышел и постучал в дверь к учительнице.
Во всей квартире самые лучшие отношения с учительницей были у Гени. Вот и теперь он сидел в ее комнате за низеньким столиком и делал уроки, от усердия высунув язык. Исписав целую страницу вычитанной из букваря новостью о том, что «мама мыла Милу», он стал свидетелем разговора Черника с пани Толлочко. И как сумел пересказал его Витеку:
— Этот большой мальчик будет жить у нас. Пан Черник попросил учительницу записать его в школу.
— В какой класс? — спросил с любопытством Витек.
— В пятый.
— В пятый? — удивилась Петровская. — Такой большой парень — в пятом классе? Ты, наверно, недослышал.
— В пятом! — упрямо повторил Геня. — Учительница обещала поговорить с завучем. А пан Черник сказал, что мальчик портится… нет, не портится, а пропадает, потому что дерется со своим отцом.
— Геня, не болтай глупости, — вмешался Петровский, отложив газету. — Нехорошо подслушивать разговоры старших.
— Я не подслушивал, а слышал. А еще пан Черник сказал, что мать плачет, а они убивают друг друга. Но они же не убили? Правда, Витек? Если бы они убивали, то этого мальчика бы здесь не было! Но его мама плакала, я слышал.
Петровские переглянулись. Они были слегка обеспокоены.
— Теперь у меня будет товарищ, — радостно произнес Витек.
— С этой дружбой тебе придется подождать, — предупредила Петровская. — Еще неизвестно…
— Опять «неизвестно»! — повторил с горечью мальчик. — Чуть я что задумаю — сразу «нельзя», потому что «неизвестно»… А здесь-то что «неизвестно», если все ясно?
— Ладно, посмотрим, — сказала мать.
— Иногда прямо завидки берут, — не унимался Витек. — У других ребят есть друзья, они ходят гулять, даже самые отъявленные хулиганы…
— Что творится на этом свете! — всплеснула руками пани Ирена. — Феликс, ты только послушай! Твой
